Он развернулся без предупреждения. По тому, как приподнялась его бровь, она поняла, что он заметил ее изучающий взгляд, хотя его глаза оставались слегка прикрытыми. Она моргнула и, нащупав что-то под рукой, произнесла:

— Это комната Вашего отца?

— Нет, матери.

Это удивило ее. Она подошла к кровати, проведя рукой по толстому, украшенному резьбой столбику из красного дерева, поддерживающему балдахин. В этой комнате не было ничего женского.

— Не удивительно, что Ваша мать редко посещала Эджкомб. Это место словно создано для мужчины. Я полагаю, что Ваш отец наслаждался каждым приездом в имение, возможностью побыть в одиночестве.

— Подождите здесь, я поищу другую комнату, — он внимательно посмотрел на нее и вышел в коридор.

Вздохнув, девушка присела на край кровати и приготовилась к ожиданию.

Матрас манил своей мягкостью. Не придавая большого значения слою пыли, Софи вытянулась на покрывале. Подушки горкой лежали в изголовье, резким движением сбросив несколько верхних, девушка улеглась на относительно чистые, лежащие внизу. Ее руки и ноги отваливались от усталости, спина ныла, веки налились свинцовой тяжестью. Восхождение. Страх. Это не могло благополучно отразиться на ее здоровье. Именно на этой мысли ее глаза сомкнулись.

Когда она вновь открыла глаза, сквозь темную вуаль облаков робко пробивался свет звезд. Ледяная вода окутывала ее тело, дергая за рубашку, за волосы, словно нетерпеливый ребенок. Ее несло по течению в самое сердце безбрежного, черного океана, без малейшего намека на близость огней гавани. Крайний, неудержимый страх сковал девушку, она попыталась приподняться, но волна накрыла ее.

Чад отказался от своих поисков после третьего пустого гардероба. Ему не составило усилий осмотреть спальную комнату отца и ту, которую он себе выбрал для проживания. Но в шестой и последней комнате мужчина неожиданно нашел несколько платьев, которые, в этом он ни грамма не сомневался, не принадлежали ни его матери, ни любой другой женщине, которых он знал.

По его спине поползли призрачные нити смутной тревоги. Эти платья по росту были слишком велики для его матери. И они даже не соответствовали тому фасону и покрою, который специально для нее подбирала модистка.

Он с нарастающим возмущением еще немного покопался в дешевом муслине и атласе. Его ощущения из неприятных переросли в отвратительные, словно он выпил бочку бормотухи и выкурил тонну протухших сигар. Он подошел к туалетному столику и раскрыл выдвижные ящики. Они были битком. Ленты и шпильки. Чулки и подвязки. Яркие расшитые шали. Стеклянная бутылочка с каким-то пряным мускусным ароматом. Ничего, что могло бы принадлежать его матери.

Тяжело дыша, стиснув зубы, он со стуком отправил ящики назад и внимательно, словно ожидая ответа, посмотрел в зеркало.

Франклину Рутерфорду нравилось уезжать на лошади из Грандвью в Эджкомб, захватив с собой на поводке своих любимых охотничьих собак. Он заявлял, что ему просто необходима неделя или даже две недели отдыха в Эджкомбе, охота и курение трубки без упреков со стороны его жены. Мать Чада никогда не жаловалась, она всегда встречала его со спокойной улыбкой и искренне желала ему наслаждаться отдыхом.

Чад всегда сопровождал отца в его вылазках в имение, но по мере взросления частота его поездок значительно сократилась. Он чувствовал себя виноватым перед отцом, но тот, видимо, втайне радовался, получив возможность проводить время наедине с…кем?

С любовницей! Или со шлюхой, судя по этим платьям. Или же Франклин оставался верным мужем до тех пор, пока его жена не скончалась от лихорадки шесть лет назад? Христос, Чад молился, чтобы это было так. Мысль о том, что его отец ничем не отличается от тех мужей, для кого супружеская верность лишь пустой звук, болью отдавалась в самом сердце, так как понимал, что его обладающая чувством собственного достоинства мать никогда унизится до упреков мужу.

Но об этом он мог только догадываться. Если бы только он не был таким закрытым и безучастным по отношении к отцу за последние годы, если бы так они не отдалились друг от друга. Возможно, Франклин больше бы ему доверял.

Тяжелая правда грузом легла на его плечи. Он так никогда и не узнал до конца своего родителя, ни как мужчину, ни как друга, которым Франклин мог бы стать. Хорошо это или плохо, но Чад удостаивал своего стареющего отца весьма короткими приездами, не озадачиваясь мыслями, чем тот живет, что им движет, что вдохновляет его.

Что заставило его так напиться бренди в ту ночь, когда вспыхнувший огонь украл жизнь его отца?

Ледяной паутиной боль оплела грудную клетку Чада, оставив шрамы глубоко в душе. Он схватился за прикроватные столбики с такой силой, словно собирался вырвать их с корнем. То, что в прошлом, не поддается изменением. Можно лишь измениться самому. Стать лучше.

Его мысли вернулись к Софи, боль вернулась с новой силой. Софи в одном корсете, нижних юбках, с темными распущенными волосами, обрамляющими ее прекрасное лицо. Софи, маленькая и уязвимая. И храбрая. Храбрая настолько, что могла противостоять ему.