– Что случилось?

– Он спросил меня, как я себя чувствую, и я сказал ему правду.

Он осмотрел мои глаза и горло, и спросил, рвало ли меня.

Я ответил, что да, и что я хочу еще лекарств и чтобы меня оставили в покое.

Он ушел и потом прислал мне немного.

Я почувствовал, как во мне растет паника.

– Вы пили его?

– Если бы тебя не было чуть дольше, я бы выпил, и к черту твои сказочки.
– Он достал еще один флакон из-под подушки.

– Я не вижу в нем ничего вредного.

Я уже чувствую себя умирающим.
– Он сердито сунул его мне.

– Я смогу все исправить, ваша светлость.

Помните, сегодняшняя ночь будет самой тяжелой.

Завтра будет плохо.

После этого все должно быть хорошо.

– Если я доживу до этого,- проворчал он.

Это было всего лишь бурчание больного, но оно отражало мои мысли настолько точно, что ледяные мурашки пробежали по моей спине.

Ранее, я даже не брал в расчет, что Маер может умереть несмотря на мое вмешательство.

Но когда я посмотрел на него сейчас, хрупкого, серого и дрожащего, я понял правду: он мог не пережить ночь.

– Во-первых, у нас есть вот это, ваша светлость.
– я вытащил питьевую флягу.

– Бренди?
– спросил он в прикрытом предвкушении.

Я покачал головой и открыл ее.

Он поморщился от запаха и откинулся на подушки.

– Божьи зубы.

Как будто того что я умираю недостаточно.

Я серьезно кивнул.

– Сделайте два хороших глотка, ваша светлость.

Это часть вашего лечения.

Он не пошевелился, чтобы взять ее.

– Я и раньше не мог переварить это варево, а в последнее время меня рвет даже с чая.

Я не заставлю себя пройти через ад, чтобы выпить это, только потому, что я сижу тут больной.

Я кивнул и закупорил флягу.

– Я дам вам кое-что, чтобы прекратить это. На прикроватном столике стоял графин с водой, и я начал заваривать ему чашку чая.

Он слегка наклонился чтобы разглядеть что я делаю.

– Что ты туда кладешь?

– Кое-что чтобы вас не тошнило и кое-что чтобы помочь вам вывести яд из организма.

Немного настойки опиума, чтобы облегчить вашу тягу к офилиуму.

И чай.

Вы пьете с сахаром, ваша светлость?

– Обычно нет.

Но, я полагаю, это будет гадким на вкус без него. Я добавил полную ложку, размешал и подал ему чашку.

– Сначала ты, - сказал Алверон.

Бледный и мрачный, он смотрел на меня своими пронзительными серыми глазами.

Он улыбнулся страшной улыбкой.

Я колебался, но лишь мгновение.

– За здоровье вашей светлости.
– Сказал я и сделал большой глоток.

Я поморщился и добавил еще одну ложку сахара.

– Догадка вашей милости оказалась верна.

Гадость и есть.

Он взял чашку обеими руками и начал пить ее множеством быстрых, решительных глотков.

– Ужасно, - сказал он просто.

– Но лучше, чем ничего.

Ты знаешь, какой это ад, когда ты мучаешься жаждой, но не можешь пить из страха что тебя вырвет?

Я не пожелал бы этого даже собаке.

– Подождите немного, не допивайте, - я предупредил.

– Это должно помочь вашему желудку за несколько минут.

Я пошел в другую комнату и добавил новый флакон лекарства в поилки для пташек.

Я с облегчением увидел, что они по-прежнему потягивали лекарственный нектар.

Я волновался что они могут начать избегать его, из-за изменения запаха или следуя какому-нибудь инстинкту самосохранения.

Еще я переживал, что свинец может быть не ядовитым для колибри.

Я боялся, что пройдет оборот, прежде чем проявятся какие-нибудь побочные эффекты, а не считанные дни, что я беспокоился об усугубляющейся вспыльчивости Маера.

Я беспокоился о его болезни.

Я волновался, что возможно все мои догадки неверны.

Я вернулся к постели Маера и нашел его держащим пустую чашку на коленях.

Я заварил вторую чашку тем же образом, что и первую, и он быстро ее осушил.

Потом мы сидели в тишине минут пятнадцать или около того.

– Как вы себя чувствуете, ваша светлость?