Он почти неосознанно жевал и жевал все, что попадало под руку. И челюсти, и желудок, и все тело делались чужими, и руки переставали слушаться его. Так странно и дурно ему еще никогда не было. Но он ел и ел, потому что желудок требовал разбавить чем-то отравное пойло.

— Во дает, сосунок! Во лопает! — словно издалека донесся до него Панькин голос.

— Трескай, малый, трескай, — подсовывала ему миску с пшенной кашей раскрасневшаяся, развеселившаяся старуха. — Трескай тут, там не дадут.

— Там тоже дают — пайки. Га-га-га!..

Зуб пытался сообразить, где это там, но мысль ускользала. Наконец понял: в тюрьме. «Сволочи! — пьяно подумал он. — Их бы сейчас одной очередью из автомата...» Он стукнул кулаком по столу.

— Не буянь, фраер, — проворчал Чита. — В рожу дам.

— Лежу на нарах, как король на именинах, и пайку серого стараюсь получать,— запел Панька и смолк. Видать, еще не выбрал свою норму — не пелось ему.

Перед глазами колебались лица, мельтешил ощеренный гнилыми пеньками старухин рот, куда-то уплывало и никак не могло уплыть обезьянье обличие Читы. А в желудке лежал тяжелый угловатый булыжник, и становилось все труднее удерживать его там. Булыжник ворочался, ему было тесно, он искал выхода.

— Чита, Панька, сволочи! — раздался над самым ухом женский голос.— Что ж вы без меня пьете?

Зуб беспомощно запрокинул голову и увидел расплывающееся, нерезкое лицо с ярким пятном

посередине — накрашенными губами. Потом различил черные перехваченные желтой лентой волосы.

— Фроська, так тебя и этак, не боись, щас повторять будем!

— А кто это такой молоденький? — заворковало лицо, приближаясь к Зубу. — Это кто у нас такой хорошенький да пригоженький?

— Куси его, Фроська, куси! Га-га-га! Необъезженный лошенок-то. Куси его!

— Она не упустит, объездит! О-го-го!

— Ладно вам, кобели! Все одно на уме! — прикрикнула на ржущих Фроська. — Они тебя обижают, да? Ух ты, махонький, хорошенький, фазанчик! —засюсюкала она. — Я не дам тебя обижать. Фроська любит маленьких.

Она подсела к Зубу, притянула его к своему пышному, пахнущему духами, потом и полынью телу и погладила по вихрам. Уплывая все дальше в туман, Зуб клонил голову к ее мягкому плечу, и становилось ему лучше от этих Фроськиных ласк и сюсюканья.

— Зачем опоили фазанчика? Ах, этот нехороший Чита! Ах, этот подонок Панька!

— Кончай выдрючиваться, Фроська, — буркнул Чита, — Мужики, на бочку!

— С дам не берем! Дамы пьют задарма! На стол полетели три бумажки.

— Ты, фраер!

Зуб поводил по столу осовелыми глазами, потом полез в карман и неверной рукой выкинул все, что выгреб.

— Я ж говорю, свой мужик! Все ведь отдал, я знаю.

— Ничё, сегодня ночью зашибет... Или я его зашибу. Стаська без слов смел со стола деньги и двинул на выход.

— Хватит ему пить, не давайте больше фазанчику, — заступилась за Зуба Фроська. — Не слушай никого, не пей больше. Видишь, позеленел аж весь. Пойдем, миленький, я тебя уложу... Ой, да ты вырвать хочешь! Скорей на двор, скорей, миленький!

Она подняла Зуба за безвольные плечи и потащила из хибары на вольный воздух. Сотрясая тело, камень рвался из желудка упругими толчками.

— Фроська! — глухо окликнул Чита. — Смоется — шкуру спущу!

Зуб споткнулся о порог, и тут его начало выворачивать наизнанку.

— Ох, и свинья ты, миленький!—отряхивала руку Фроська. Она волоком оттащила Зуба подальше от крыльца.— Ну ничего, фазанчик, поблюй, легче станет.

Зуба корежило, как припадочного. По телу пробегали судороги, дрожали и подкашивались ноги. Выпучив глаза, он хлестал в бурьян, и ему казалось, что вслед за этими мучениями придет смерть.

Предательски отравленный желудок очистился от несусветной гадости, а его все дергало, все сотрясало, пока он не покрылся холодным, липким потом и не обессилел вконец. Он застонал, и стон этот похож был на рычание. Отойдя от изгаженного бурьяна, измочаленный Зуб повалился на землю.

— Миленький, пойдем в избу, — затормошила его Фроська. — Ну-ну, вставай!

Он попытался подняться, но снова перехватило дыхание, начало дергать и корежить с прежней силой. Было это так мучительно, что пальцы бессильно заскребли землю. Внутренности, казалось, не выдержат, оборвутся, и их выворотит наружу. Задыхаясь, Зуб отплевывался чем-то зеленым.

Над ним остановился Стаська с бутылками в руках. С минуту он смотрел на Зубовы корчи. Потом оттопырил край верхней губы, оскалив железные фиксы, тронул Зуба тупым ботинком, как бы примериваясь для сильного удара. Но удара не последовало.