В свете мерцающих фонарей тонкие пунктиры снежинок молча прочерчивали темное небо, вонзаясь в белый асфальт. Казалось, кто-то сверху, из черной бездны, прицельно бил из бесшумного автоматического оружия длинными очередями белых трассирующих пуль по самым освещенным объектам крупнейшего города планеты. Каждая снежинка, как злая оса, больно жалила мое лицо. Свободной рукой я стал отмахиваться от них… Хотелось сжаться в точку, спрятаться, исчезнуть с этой улицы, из этого города, из этой страны.

Советская пропаганда стращала, что горек хлеб чужбины, а оказалось — горюч снег ее!

Вдруг при повороте на нашу Bennett Avenue я увидел… ребецин Сару, идущую мне навстречу с продовольственной тележкой. Отступать было некуда. Как аист, трусливо прячущий голову в песок, я зарыл лицо между лапок моей елки и, ощущая многочисленные уколы иголок и взглядов ребецин, прошмыгнул мимо. Сердце билось как у мальчика, решившего прогулять урок и внезапно встретившего у выхода из школы ее директора.

Прокравшись к нашему дому, я юркнул в лифт, водрузил елку в угол и стал стряхивать с себя снег. В это время в черной широкополой шляпе, густо обсыпанной снегом, и в черном длинном до пят кафтане в лифт вошел… Ребе Шнеерзон. Лицо его, недавно глубокомысленно-потустороннее, недовольно скривилось. Поздоровавшись, я понимающе ему улыбнулся: какой-то жлоб из нашего подъезда вместо того, чтобы вынести елку из теплой квартиры на холодную улицу, выставил ее в лифт — и нам с Ребе вдвоем теперь приходится из-за этого так мучиться.

Ребе не был следователем из ФБР, но снег на мне и елке выдал меня с головой…

Мы вышли раньше. Ребе с елкой поднялся на свой этаж, после чего я вызвал лифт и немедленно забрал ее.

Пожар испугал бы Дину меньше, чем мое появление:

— За чего эта елка здесь забывается? — ужаснулась она.

Наутро лесную красавицу пришлось срочно выкинуть.

***

Итак, пошли галлюцинации...

Куда бежать из эмиграции?

Я стал лихорадочно обзванивать консульства бывших Советских Республик в Нью-Йорке.

Россия, Украина и Белоруссия еще не имели программ возврата эмигрантов.

Латвийский консул поставил мне ультиматум: я должен выложить... 1 миллион долларов за получение латышского гражданства. Я заметил ему, что Швейцария, будучи намного привлекательней для эмиграции, и то просит только полмиллиона.

Литовский — сообщил, что в Литву допускаются только литовцы и члены их семей.

Узбекский — потребовал отказаться от американского гражданства. Но пока мои больные и нуждавшиеся во мне родители жили в Штатах, я не мог на это пойти.

Эстонский — с юморком произнес: «А мы пока еще под красными. Позвоните, эдак, через полгодика».

Это был тупик.

Как и в случае с ребецин Сарой, отступать было некуда.

Я приплыл! Пушкинский вопрос «Куда ж нам плыть?» (которым кончается стихотворение «Осень») неожиданно стал самым острым, самым главным и самым болезненным вопросом моей жизни.

Я пересел не в свой автобус —

Теперь сменить осталось... Глобус!

***

Пони бегает по кругу

И в уме круги считает.

Этой формулой, открытой еще Юнной Мориц, теперь описывалась вся моя жизнь. Душе, мечущейся по кругу: Деньги-Учеба-Работа-Дом, (сокращенно — ДУРДом) было душно. Что до количества кругов — то я давно уже сбился со счета.

На работу меня упорно не брали. Одна знакомая, работавшая в отделе кадров крупной Нью-Йоркской фирмы, успокаивала меня:

— Понимаешь, когда мы даем объявление, что нужен программист, приходит более 200 писем с резюме. Из них мы оставляем 10, все остальные — немедленно летят в корзину для мусора: ни у кого нет ни времени, ни сил с ними разбираться.

— Т.е.

В корзине рядом — гений и дебил:

Те, на которых нет ни времени, ни сил!

— Вот-вот! Дальше из этих 10 мы выбираем недавнего выпускника колледжа не старше 25 лет. Во-первых, он согласен на самую низкую зарплату, во-вторых, вероятность того, что он заболеет (и, значит, мы должны будем оплачивать его лечение) в 25 лет намного ниже, чем в 52, в-третьих — он легко обучаем!