Всем им нужно было только одно — деньги!

Но были «целители» и пострашней. Этим — нужны были еще и души.

Было бесконечно больно видеть, как эти садисты от психологии корежили души растерянных эмигрантов, подминали их под себя, разводили их семьи, обирая при этом их кошельки.

Народ понял — в одиночку с эмиграцией не справиться и стал объединяться в группы, группки, группировки, которые возникали, как грибы после дождя.

В это трудное время мы встретили Лену Левенталь.

Выпускница психологического факультета МГУ, она организовала бесплатную «Группу психологической поддержки». Изо всех сил она старалась облегчить процесс нашего вживания в Америку.

— Это совсем другая страна — здесь в школах на переменках деткам раздают презервативы, — успокаивала она нас.

Однажды Лена опубликовала большую и глубокую статью в главной эмигрантской газете — «Новое Русское Слово» — о многочисленных и болезненных проблемах нашей эмиграции. Статью предварял эпиграф:

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь для себя обрели.

Александр Блок

Я вспомнил это стихотворение.

Оно кончалось словами: «... никто не придет назад».

Фактически, это было стихотворение-пророчество. По своей силе оно не уступало пророчествам Мишеля Нострадамуса.

Общим между пророчеством Блока и пророчествами Нострадамуса было то, что оба они были написаны в стихотворной форме.

С другой стороны, было много различий.

Нострадамус в своих пророчествах использовал французский, итальянский и латинский языки; из боязни инквизиции, он так зашифровыал свои катрены, что они были понятны только ему одному; он заявил, что события, описанные им, станут понятны только после их свершения.

Это давало потомкам абсолютную свободу в толковании его предсказаний.

Блок свое пророчество написал на чистейшем русском языке; в описании будущего он был предельно ясен; он сделал все, чтобы его пророчество было понятно и современникам и потомкам сразу же, задолго до его свершения.

В этом-то и заключался весь ужас — Блок приговорил всю нашу эмиграцию на пожизненное заключение в самом крупном в мире трудовом лагере усиленного питания.

Арканзас, и Аризона,

И все Штаты — это зона!

***

И тут во мне все взбунтовалось! Первые месяцы я воспринимал эмиграцию как интурист. Ну, в крайнем случае, это была поездка в Норильск — на заработки!

Так начались мои бесконечные споры с Блоком.

Они всегда начинались по одному и тому же сценарию: совершенно неожиданно, в любое время дня и ночи, в голове начинало звучать это стихотворение. Я называл это: «Пришел Блок».

В мою задачу входило любой ценой не дать ему дойти до последней строчки. Времени у меня было мизерно мало, и я в лихорадочной поспешности начинал изыскивать достойные контрдоводы.

Однажды он «пришел» во время собрания. Шеф обратился ко мне с вопросом, который я даже не услышал, т.к. объяснял «Блоку», что, несмотря на американскую славу, одессит певец Вилли Токарев все же вернулся в Россию.

Меня с треском выперли.

Во второй раз я спокойно начал переходить улицу на красный свет, т.к. в это время рассказывал «Блоку», что Майя Плисецкая, живущая по приглашению короля Испании в Мадриде, все-таки имеет квартиру в Москве, которую часто навещает.

Дикий визг тормозов, раскаленный бампер машины, с трудом остановившейся в сантиметре от моих колен, бешеная ругань водителя медленно вернули меня на землю...

В третий раз он зазвучал, когда я вел машину по скоростной дороге. Я попытался объяснить ему, что Михаил Казаков, даже имея свой театр в Израиле и ставя постановки на иврите, все же вернулся в Москву.

Говорить и одновременно вести машину было неудобно: я затормозил и... резко отлетел вперед — сзади в меня врезался большой грузовик.