– Что станется с теми, кто откажется…?

Есиаки гортанно фыркнул:

– Они накормят лисиц.

Она кивнула, и он, направляясь к пруду, добавил:

– Асина Мориудзи уже занялся приготовлениями в Токио. Мой сын Есиасу успешно удерживает Сэндай: его Дакинитэн хо сильнее, чем я полагал.

– Он расправился с крысами?

– Яша-шуу Уэсуги? Хмм… Тот, кто не может даже уничтожить демонов, не имеет права называться генералом, - Есиаки посмотрел на Охигаси.
– Дела здесь я оставляю на Кодзиро и тебя. Датэ Кодзиро - правая рука Могами. Убедись, что уверила его в этом… А затем я сотру с лица земли проклятого Масамунэ, убийцу собственного брата.

– Аниуэ.

– Сэндай отныне принадлежит не Датэ, но Могами, - заключил Есиаки и отвернулся.
– Скоро мы очистим город от скверны онре Датэ. Скажи ему и это тоже.

– …Слушаюсь.

– Ах, и еще… - Есиаки кивнул в сторону подвала.
– Он загнан в угол и, наверное, предпочтет покончить с собой. Проследи, чтобы он не откусил себе язык.

Она проводила Есиаки взглядом и опустила глаза к своему отражению в зеркальной глади пруда.

На воде вдруг появилось лицо Масамунэ.

“Демон?…”

Ветер подернул гладкую поверхность рябью, и отражение пропало.

Это конец?

Наоэ был на грани.

Он не видел солнца много дней. Сколько времени он провел в заточении кюреку-кеккая? Ему не давали пищи, приносили только воду. Истощенный телесно и духовно, он еще находил в себе силы сопротивляться внушению Охигаси, но опасался, что следующего раза не перенесет.

“Дальше… некуда?”

Что бы ни случилось, он ни за что не мог позволить себе поддаться гипнозу, ведь враги наверняка использовали бы его силу в своих целях. Будучи воином Призрачной армии Уэсуги, этого он допустить не мог.

Оставался лишь один выход.

“Покинуть это тело…”

А как иначе?

В отличие от обычных духов, Перерожденные не могли свободно сменить тело. Не могли отделиться от живого тела. Старое тело непременно должно было умереть - только тогда возможно переселение в новое.

Короче говоря - самоубийство.

Неважно, насколько прочен барьер - духу это не преграда. Он, Наоэ, станет духом, сбежит и найдет себе новое тело.

Решение легло на душу невыразимой тяжестью. Руки Наоэ были скованы - выходило, он мог только откусить себе язык.

“Нет времени колебаться…”

Если он окончательно выбьется из сил, то не сможет и этого.

“Отбросить Татибану Есиаки…” - думал он, но лица матери, отца, братьев непроизвольно появлялись перед глазами, и он начинал сомневаться.

То были лица людей, с которыми он прожил двадцать восемь лет. Все эти годы семья Татибаны Есиаки была семьей Наоэ Нобуцуны. Да, и пусть это обман с его стороны , и все же они были ему настоящей семьей.

Вернут ли его тело родителям? Как они воспримут внезапную смерть сына? Насколько велика будет печаль, в которую он их ввергнет?

Он слишком хорошо все знал. Не как Наоэ, а как Татибана Есиаки, священник, он видал много безутешных семей, прощавшихся с дорогими людьми.

Внутри пронзительной болью отозвалась горечь. …Он не чувствовал бы этого, если бы был одним из тех бессердечных, чья жизнь или смерть не имеют ни для кого значения. Если бы, подобно Ясуде Нагахидэ, он порвал все связи с семьей занятого тела, то сейчас, наверное, не стал бы думать дважды.

Вот в чем была его слабость. Для них это наверняка представало смехотворным - так зацикливаться на каких-то эмоциях, когда само их существование шло вразрез со всеми законами природы.

И еще…

– Если отречешься от своего сердца…

Давно, очень давно Кагетора сказал эти слова… и вот они всплыли в памяти.

– Если отречешься от своего сердца, станешь ничем большим, как истинным Яшей.

Не однажды они попадали в подобные ситуации, и Кагетора всегда говорил им это.

Не отвергайте себя.

Не сдавайтесь до самого конца.

– Этой жизнью вы живете лишь раз, так постарайтесь не огорчать людей, которые вас любят… Сделаем хотя бы это для тех, чьи жизни мы подвергаем опасности. И я никогда не брошу вас, - и затем он улыбался им.

Когда же это было?

“Кагетора-сама”…

От тепла, всколыхнувшегося в груди, Наоэ крепко зажмурился. …Но он больше не может поступать согласно тем словам.

Их существование оправдано только их миссией… и когда приходит конец, они должны пренебречь чувствами - ради миссии.

Это знание, должно быть, несказанно мучило его.

“Пожалуйста, простите меня…”, - мысленно обратился Наоэ к далекой семье, хоть и знал, что они не услышат.

А потом прижал язык зубами.

И вдруг…