Шрифт:
Место. Не в США, где-то в Европе.
Альтернатива. Как уже сказано, нам нужно использовать все возможные факторы политического давления на США, в первую очередь заинтересованность европейцев в снижении напряженности, которая явственно ощущалась во время недавних бесед в Москве, утвердить нашу инициативную позицию.
Для этого требуется сильный контрход. Например, в связи с 10-летием Хельсинкского совещания (1 августа с.г.) с нашей стороны могло бы быть выдвинуто предложение провести в финской столице встречу глав государств и правительств тех стран, подписи которых поставлены под Заключительным актом. Выдвигая такую идею, мы могли бы заострить внимание на необходимости внести элементы доверия в международные отношения и возродить процесс разрядки как в политической, так и в военной сферах.
Первоначально об этой идее можно было бы упомянуть в личном послании Генерального секретаря ЦК в адрес президента США, отметив, что в Хельсинки можно было бы установить личный контакт и непосредственно обменяться мнениями о возможных сроках проведения и общих рамках со- ветско-американской встречи в верхах.
Вне зависимости от американской реакции мы могли бы информировать о предпринятом шаге наших союзников, договориться с ними о проведении соответствующей работы с западноевропейскими странами. Политические усилия на этом направлении обогатили бы и работу предстоящего совещания Политического консультативного комитета государств — участников Варшавского Договора. А главное, мы не только весомо подтвердили бы наш активный подход к возрождению процесса разрядки, но и подвели бы свой фундамент под советско-американскую встречу на высшем уровне. ( А. Яковлев. 12 марта 1985 года)».
Прошу читателя обратить внимание на тот факт, что записка легла на стол Горбачева на другой день после его избрания Генеральным секретарем. И без всякого роздыху началась подготовка к апрельскому пленуму ЦК. Не буду повторять содержание доклада Горбачева. Однако скажу, что работа над ним далась очень нелегко. Споров особых не было — Горбачев уже был хозяином. В группу, которая готовила доклад, постоянно шли инициативные предложения от отделов ЦК, которые явственно отражали состояние тяжелобольного режима. И с этим приходилось считаться. В результате родился двуликий Янус. Появилось заявление о необходимости перестройки существующего бытия, но тут же слова о строгой преемственности курса на социализм на основе динамического ускорения. Но в конечном счете апрельский доклад Михаила Горбачева стал одним из серьезнейших документов переходной эпохи. Он давал партийно-легитимную базу для перемен, создавал возможности для альтернативных решений, для творчества.
Из этого времени мне запомнилось первое столкновение с руководством КГБ по вопросу, который, как мне тогда казалось, давно перезрел. Столкновение, когда я был уже в качестве секретаря ЦК КПСС. Дело в том, что мой предыдущий опыт работы в Ярославском обкоме и в отделе школ ЦК воспитал во мне брезгливость ко всякого рода анонимкам. Предельный аморализм этого занятия очевиден. Но столь же безнравственной была практика советских правителей всячески поощрять доносительство в виде анонимок. Они использовались властями как мощный рычаг нагнетания страха и шантажа.
Я написал в ЦК записку по этому поводу, будучи уверенным, что мое предложение о запрещении официально рассматривать анонимки встретит понимание и поддержку. Ничего подобного. Предложение отклонили из-за возражений КГБ. Тогда я договорился с Болдиным вместе подписать вторую записку. Опять не поддержали. Меня это заело. Выждав определенное время, мы с Болдиным решили подключить отдел организационно-партийной работы. Кроме того, переговорили с Горбачевым. На этот раз Политбюро приняло решение о запрещении рассматривать анонимки во всех государственных, советских и партийных органах, хотя и на этот раз КГБ просил оставить прежнюю практику.
На эту пору пришлась еще одна очень странная история. Еще когда я работал в институте, я был свидетелем разговора между Горбачевым и Черненко о ходе шахматного матча между Карповым и Каспаровым. Карпов терпел поражение. Окружение Черненко настаивало на том, что нельзя допустить победы Каспарова. Начались разговоры об «усталости» обоих участников, о том, что Каспаров в случае победы покинет СССР, и т. д. Я тогда же сказал Михаилу Сергеевичу, что не стоило бы путать спорт с политикой. Летом 1985 года этот вопрос вновь обострился. Я написал короткую записку в ЦК, в которой повторил свою точку зрения — в спорте должен неукоснительно соблюдаться спортивный принцип. Если потерпел поражение — это значит потерпел поражение. На этот раз Секретариат ЦК поддержал эту очевидность.
В это время основные усилия были сосредоточены на подготовке XXVII съезда партии. На Политбюро было решено, чтобы я возглавил рабочую группу по подготовке политического доклада. Об этом я расскажу в главе «Последний съезд», равно как и о XIX партконференции, рабочую подготовку которой мне тоже пришлось возглавлять.
К сожалению, 1986 год оказался годом невезения. Прежде всего, Чернобыльская авария. Я не был членом чернобыльской комиссии, но участвовал в заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, обсуждавших эту трагедию. Как это ни странно, отдел пропаганды был отстранен от информации о Чернобыле. Видимо, были какие-то детали не для посторонних ушей. Информацией занимались военные в соответствующих отделах ЦК. У меня остались в памяти острые впечатления об общей растерянности, никто не знал, что делать. Люди, отвечающие за эту сферу — министр Славский, президент АН СССР Александров, — говорили что-то невнятное. Однажды на Политбюро между ними состоялся занятный разговор.
— Ты помнишь, Ефим (Славский), сколько рентген мы с тобой схватили на Новой Земле? И вот ничего, живы.
— Помню, конечно. Но мы тогда по литру водки оприходовали.
Обоим в то время было за 80.
На заседании Политбюро часто звучали исключающие друг друга предложения. Все оправдывались, боялись сказать лишнее. Поехали в Чернобыль Рыжков и Лигачев. Их впечатления были очень критические, особенно что касается бездеятельности государственного и партийного аппаратов Украины. По очереди туда ездили академики-атомщики Велихов и Легасов. Что касается информации, то уже на первом заседании Политбюро было решено регулярно информировать общественность о происходящем. Но государственное начальство и партийные чиновники из отраслевых отделов под разными предлогами всячески препятствовали поездкам журналистов в Чернобыль. Чиновники очень медленно привыкали к гласности, к новым правилам игры.