Когда вернулся в Москву, он еще был секретарем ЦК. Од­нажды пригласил меня по делам института. Думаю, это было где-то в 1984 году. Во время разговора раздался звонок Анд­ропова, Генерального секретаря. Зимянин сделал мне знак молчать. Все его ответы Андропову сводились к одному сло­ву: «Есть». Я видел его перепуганное лицо. После разговора он облегченно вздохнул и сказал мне: «Ты никому не говори, что присутствовал при разговоре». Я ощутил дыхание момен­та истории, связанное с очередным политическим «завинчи­ванием гаек» под общим лозунгом «наведения порядка». Лю­бимый лозунг деятелей спецслужб, когда они дорываются до власти. Определение удобное, в него можно вложить все — от уборки мусора до концлагеря.

Когда Стукалин приехал к нам на дачу в Серебряный бор с проектом доклада, я стал задавать всякого рода «неприлич­ные» вопросы, пытаясь понять, что же в действительности стоит за набором всякого рода глупостей, от которых я уже отвык? В ответ Борис сказал мне:

— Ты, Александр Николаевич, долго жил за границей, ес­тественно, пока еще не успел заметить, как далеко мы про­двинулись вперед.

Говорил он доброжелательно, с улыбкой. Я думал, шутит. Впрочем, может быть, и шутил.

Политическую пошлость текста хорошо понимал и Миха­ил Сергеевич. Он долго кипел. Говорил, что пропагандисты хотят дурачком его представить. Текст текстом, но положе­ние его было действительно двусмысленным, требующим ос­торожности. Все тогда понимали, что Черненко проживет не­долго, что в самое ближайшее время предстоят серьезные изменения в руководстве страной. Придворные игры были в разгаре. Высшие чиновники суетились как тараканы на горя­чей сковороде. Каждый, и не только на самом верху, приме­рялся к своему воображаемому будущему, искал союзников и стремился утопить возможных соперников. Иными слова­ми, многие готовились к бегу по карьерной лестнице, а пото­му тщательно проверяли прочность лестничных перил, кото­рая как раз и состояла в демонстрации верности утвержден­ным свыше догматам.

Доклад подготовили. От агитпроповского варианта не ос­талось ни строчки. В то же время не могу сказать, что новый текст был полностью адекватен времени. Он и не мог быть таковым. Но там нашла свое место мысль о творческом под­ходе к решению общественно-экономических проблем и о том, что в центре этих процессов должен стоять человек, а не власть. Не ахти какие открытия, но они диссонировали по духу с умонастроениями в номенклатуре, звучали как бы приглашением к дискуссии, которой аппаратчики опасались больше всего. Нам хотелось хоть немножко взбаламутить стоячее болото.

Еще в процессе подготовки доклада до нас, основных «пи­сарей», из ЦК стали доходить разговоры о том, что задуман­ное совещание — затея ненужная, необходимости в нем нет, на местах к нему отношение прохладное, а если и надо его проводить, то только на уровне Генерального секретаря ЦК. Тут и была «зарыта собака». Слухи эти распускались окру­жением Черненко. Они подтвердились, когда, по заведенно­му порядку, проект доклада был разослан по Политбюро и Секретариату ЦК. Реакция была противоречивой, но в целом нейтрально-равнодушной. Члены Политбюро знали о настро­ениях Черненко, но ссориться с Горбачевым тоже не хотели. В окружении Черненко доклад вызвал явно отрицательную реакцию. По номенклатурным ушам пробежал слушок, что генеральному доклад не понравился — в нем слабо показана роль ЦК в идеологии, нечетко очерчены основные принципы марксизма-ленинизма.

Иными словами, была предпринята попытка, направлен­ная на то, чтобы, воспользовавшись теоретической неграмот­ностью Черненко, настроить его против горбачевского «ре­визионизма», вернуться к обычному идеологическому слово­блудию, а точнее — к сталинистским формулам. Особый упор делался на то, что «слишком мало сказано» о достиже­ниях в теории и практике партии, а вот задачи прозвучали «слишком масштабно», хотя последнее является прерогати­вой Генерального секретаря.

Так случилось, что я был в кабинете Горбачева, когда ему позвонил Черненко из-за города и начал делать замечания по докладу (шпаргалку для разговора о недостатках доклада ему подготовил Косолапов — тогдашний редактор журнала «Ком­мунист»), Михаил Сергеевич поначалу слушал внимательно, но заметно было, что потихоньку закипал. Затем взорвался и стал возражать Генсеку, причем в неожиданном для меня жестком тоне.

— Совещание откладывать нельзя, — говорил Горбачев. — В партии уже знают о нем. Отмена вызовет кривотолки, ко­торые никому не нужны. Что же касается конкретных заме­чаний, то многие из них просто надуманы.

Разговор закончился, Горбачев был разъярен.

— Ох уж эти помощники, какой подлый народ, ведь сам-то Черненко ничего в этом не понимает. Говорит, что роль ЦК принижена, а на самом-то деле он себя имеет в виду.

— Слушай, — обратился он ко мне, — давай о нем что- нибудь напишем. Черт с ним! Конкретные замечания не при­нимаю. Пусть все остается как есть.

Так появилась пара хвалебных абзацев о Черненко в са­мом начале доклада. Но аппарат есть аппарат. Он коварен и мстителен. По средствам массовой информации пошло ука­зание замолчать содержание доклада. То же самое и по пар­тии. Горбачев переживал сложившуюся ситуацию очень ост­ро. Возмущался, говорил о тупости партийных чиновников, рабской зависимости печати, что соответствовало действи­тельности.

Еще одна деталь. Я не был приглашен на совещание, хотя все директора институтов Академии наук СССР там присут­ствовали. Понятно, что мне мелко мстили за мое активное участие в подготовке доклада. Конечно, меня это задело, но я решил промолчать и понаблюдать за дальнейшим ходом со­бытий.

К вечеру позвонил Михаил Сергеевич и спросил:

— Ну как?

— Ничего не могу сказать. Я не был на совещании.

— Почему? Что случилось?

— Не пригласили. Пропуска не дали.

— Вот видишь, что делают! Стервецы!

На следующий день пропуск прислали. Поехал. С перепу­гу работники отдела пропаганды стали тащить меня в прези­диум, но я отказался. Речи выступающих отличались пусто­той. Было заметно, что одни не поняли, что было сказано в докладе, другие делали вид, что не поняли, и мололи всякую чепуху из привычного набора банальностей. А по Москве был пущен слух, что доклад Горбачева слабый и не представ­ляет научного и практического интереса. Вечером я позво­нил Михаилу Сергеевичу и поделился своими впечатления­ми. Он заметил, что «игра идет крупная».