Шрифт:
Словом, день обещал стать долгим и холодным.
Окровавленный и злой, Удаз Апэйн не сумел даже удивиться, когда его вызвали в администратуру.
– Эй, ты! – Полуграмотный охранник по слогам прочел имя с бумажки: – Удэ-йз ир-Ап-пэйн! С вещами. А где твое шмотье?
Бывший тив пожал плечами. Все его имущество находилось на нем – штаны, ботинки, сюртук, рубашка и шинель (подарок от ролфийских сородичей, кстати, прекрасная и очень теплая штука).
– Топай, падаль подзаборная!
Ничего хорошего этот срочный вызов Удазу не сулил, а потому ноги сами отказывались идти. Но в мрачной длинной комнате, где обычно заключенному должнику зачитывали очередную писульку, ужесточающую условия содержания, его ждал сюрприз, а точнее – два сюрприза в виде здоровенных ролфийских сержантов.
– Удэйз, именующий себя ир-Апэйном, ваш долг оплачен, пеня погашена, и вы передаетесь на поруки своей родственнице, – объявил пристав.
– Какой еще родственнице?
Но чиновнику было недосуг беседовать с каким-то проигравшимся мерзавцем, и он не удостоил Удаза ответом.
– Следуйте за мной, – рыкнул один из охранников, тот, который повыше ростом.
Второй молча подтолкнул бывшего узника в спину.
В другое время Апэйн бы возмутился и потребовал обращаться со своей персоной поаккуратнее, но сейчас его терзал единственный вопрос: что еще за родственница такая? Неужели мамаша пожаловала? Нет, нет, она не могла…
Бывший тив ступил за порог тюрьмы и ахнул:
«А на дворе-то, оказывается, уже весна наступила – солнышко светит, птички поют, народ весь такой нарядный. Хорошо как, мать честная!»
Практически под конвоем Удаза подвели к закрытому экипажу, но услужливо распахивать дверцу не спешили. Зато, когда приоткрылось окошко, бывшему должнику осталось только радоваться, что шкафообразный ролфи держал его за плечи, не то бы упал ир-Апэйн замертво, точно подрубленная березка.
– А… о… э…
Те самые зеленые злые глаза, та самая хищная улыбка, и губы, и волосы, и… О, восторг и экстаз! Форма! Настоящий ролфийский мундир!
– В баню его и к цирюльнику! – гундосо из-за крепко зажатых пальцами ноздрей приказала огненная женщина. – Потом ко мне на квартиру, но только в приличном виде.
И сунула ухмыляющемуся охраннику несколько купюр в ладонь.
– А это на новую одежду.
И укатила прочь, даже не попрощавшись. Ах, какая женщина!
У освобожденного должника от счастья закружилась голова. Будто одним глотком стакан крепкого домашнего самогона опрокинул. Сбылось сразу все – долг выплачен, тюрьма в прошлом, он на свободе, и то, о чем не мечталось, тоже исполнилось – Она сама за ним приехала. Сама!
Надо ли отдельно говорить о том, как старательно Удаз Апэйн отмывался от въевшейся в кожу грязи, как бдительно следил за работой брадобрея, как тщательно выбирал штаны и рубашку? Правда, зайти в скобяную лавку за новым ведром охранники не дали. Ну да не беда! На месте что-нибудь организуем!
Он был пьян без вина, возбужден и почти безумен, иначе никак не объяснить, почему самая простая мысль ни разу не посетила разум ролфийского агента: «Освобождение, пришедшее из посольства Ролэнси, не может быть знаком доброй воли, тут есть какой-то подвох». И додумался бы, какой именно, если бы все мысли Удаза не утекли ниже пояса. Восемь месяцев он вообще не видел женщин, и тут – не просто женщина, а его прекрасная злобная волчица.
Грэйн и Удаз
Как это ни странно, но среди бешеных ролфи не так уж много виртуозов бранного слова. Вот в древние времена – да, были мастера припечатать так, что от позора жертва на себя руки накладывала, а слагатель хулительных песен ценился золотом по своему весу. Теперешние дети Морайг в этом отношении предкам проигрывали. Грэйн, пожалуй, по пальцам одной руки могла бы перечислить тех своих знакомцев, кто умел ругаться по-настоящему красиво, чтобы заслушаться можно было. Майор Фрэнген, к примеру, – бывший командир Грэйн в бытность ее скромным прапорщиком вспомогательных войск. Вот майор обязательно нашел бы точные и емкие слова, чтобы не стыдно было высказаться вслух. А сама эрна Кэдвен… увы, чего не умела, того не умела. Тем более что с присоединением Шанты запас бранных словечек оскудел окончательно. Теперь и «гадиной» никого не назовешь, и «гадюкой» нельзя, и «змеищей» тоже. Ибо невежливо и неполиткорректно по отношению к ползучим «кузенам»-шуриа, коих было приказано любить, всячески холить и лелеять и ни в чем не чинить им ущерба…
А как тогда выражать свои чувства бедным ролфи? А очень просто. Не на словах, а на деле. Но перейти, так сказать, к делу прямо во дворе долговой тюрьмы, да на глазах не только охранников, но и индарских тюремщиков и судебного пристава… Как ни чесались кулаки у эрны Кэдвен, она сдержалась. Ролфи же знамениты своей сдержанностью, так? Вот и нечего ронять престиж страны и репутацию народа, распуская руки посреди столицы нейтрального государства.
Немало поспособствовало сдержанности Грэйн и то, что с зажатым носом душить кого-то довольно сложно, а запахи от желтоглазого «подарочка Конри» исходили такие, что ролфийский нюх корчился в агонии. Бывший тив Удаз – так вот почему «Удэйз»! Когти Локки! – не пах, он – вонял. У эрны Кэдвен даже глаза заслезились. Нет, конечно же, в карету такое пускать нельзя. Вилдайр Эмрис вряд ли разорится на памятник своей подохшей от ядовитых испарений Гончей.