Когда около полуночи или даже час-два спустя Ирас возвращалась из царских покоев, ей вовсе не хотелось ложиться одной в холодную постель. Поэтому под покровом ночной тишины она незаметно проскальзывала в мою комнату и забиралась ко мне в кровать. Меня обдавало холодом, когда она приподнимала край одеяла. Была середина зимы, и в Антиохии, которая находилась на севере Сирии, ночи были такие холодные, что лужи на улице поутру были покрыты тонкой корочкой льда.

Итак, Ирас забиралась ко мне в постель, а я еще не уснул или уже проснулся от холода, мы крепко обнимались, и это теплое мягкое женское тело казалось мне продолжением моего собственного, моей недостающей половиной, отсутствие которой — стоило мне только представить это — было бы для меня столь же болезненным, как если бы я лишился руки или ноги.

То, о чем знал уже весь двор, не укрылось и от Алекса. Поскольку он находился тогда в отчаянном положении и ни Антоний, ни Клеопатра не оценили его воображаемых заслуг, он решил предпринять что-нибудь, чтобы снова — там или тут — стать persona grata. Все знали, что весной Антоний собирается наконец выступить в поход против парфян, а изнеженный Алекс, конечно, предпочитал жить скорее во дворце, чем в палатке, поэтому он решил снова добиться признания при дворе Клеопатры. Кратчайший и наиболее успешный путь к ее ушам проходил через обеих ее горничных. И Алекс сделал все, чтобы вновь покорить сердце своей бывшей возлюбленной.

Но сначала — и над этим долго еще потом смеялись как над особенно удачной шуткой — он попытался завоевать неприступную Шармион. Начал он довольно неплохо, то и дело преподносил ей маленькие, но изысканные подарки, делал тонкие комплименты и — это было довольно умно задумано — предстал в роли слуги, пытающегося служить двум господам, который при этом потерпел неудачу. Он взывал к непоколебимому чувству справедливости, которое было присуще Шармион. И она уже готова была обратить на него внимание из чувства сострадания, но тут вдруг сама она влюбилась. Тому, кто знал эту женщину, покажется маловероятным, чтобы она позволила какому-нибудь мужчине дотронуться до себя.

От Ирас я знал, что Шармион не против любовных утех, но, как говорила она сама, главную роль при этом должна играть она, а партнер должен следовать ее желаниям. До сих пор, однако, если Шармион и допускала до себя время от времени какого-нибудь мужчину, то это сохранялось в полнейшей тишине и тайне.

Но теперь, видимо, поддавшись всеобщей эйфории, жертвой которой стал даже мой слуга Салмо, Шармион, похоже, не осталась равнодушной к ухаживаниям одного из высших офицеров, состоящих при императоре. Речь идет о трибуне Луции Метеллии. Он был командующим легиона и принадлежал к числу тех немногих офицеров Антония, которые вне службы предпочитали носить обычную тогу — без широкой пурпурной полосы, на которую они имели право по своему званию. Этот молодой человек представлял собой редкий случай офицера, которого одинаково ценили как начальники, так и подчиненные.

Метеллий происходил из благородного Лигурийского рода. Он очень быстро продвинулся по службе, хотя для солдата он был слишком образованным, мягкосердечным и недостаточно грубым. Помимо этого он обладал каким-то почти болезненным чувством справедливости, был абсолютно верен командирам, а в отношениях с доверенными ему солдатами проявлял выдержку и терпение. Он был кумиром своих солдат, которые охотно возвели бы ему алтарь, прежде всего за то, что он никогда не приводил в исполнение наказание, наложенное центурионом, не проверив его справедливость.

Луций Метеллий был высоким худощавым парнем, который всегда ходил слегка сутулясь и со своими добрыми умными глазами и неуверенными движениями никак не мог олицетворять идеал римского офицера. Никто не знает, каким образом он познакомился с Шармион, даже Ирас ничего не могла бы сказать об этом. Они принадлежали в общем-то к разным кругам, и Луций был не из тех, кто принимал участие в пьяных симпосиях императора. Я могу предположить, что он, вероятно, часто выступал в роли посыльного между своим легатом и императором. А последний часто находился в обществе царицы, при которой была также одна из ее придворных дам.

Так что здесь Алекс промахнулся, и когда служанка Шармион принесла назад его подарки, он прекратил свои старания. Но почему бы ему было не попробовать еще раз с Ирас, ведь однажды ему уже удалось оттеснить меня?

Конечно, я заметил его настойчивость и с удовлетворением и злорадством наблюдал, как Ирас отказала ему и поставила его на место. Спустя несколько недель мы сошлись на том, что если Ирас освобождается поздно, то я жду ее в ее комнате. Таким образом, ей не придется утром испытывать неудобство, потихоньку прокрадываясь к себе.

Однажды ночью я, как и раньше, проснулся от холода, когда кто-то приподнял одеяло. Я подвинулся в сторонку, освобождая место Ирас, однако вместо ее доверчивого теплого и мягкого тела я почувствовал, что меня ощупывает чья-то рука.

— Ирас, — услышал я чей-то шепот, но спросонья еще ничего не понял и только пробормотал:

— Холодно, иди же скорее в постель.

— Ирас, это ты? — снова послышался чей-то голос.

Теперь я уже окончательно проснулся, поднявшись, схватил протянутую руку и как следует повернул ее. Гость громко вскрикнул, вырвался, и я увидел, что это Алекс. Вскочив с постели, я заехал кулаком по его красивому лицу и довольно сильно врезал ему между ног. Он взвыл и бросился из комнаты, как будто за ним гналась стая волков. Придя в себя, я было подумал, что это Ирас позвала его к себе ночью или подала ему какую-то надежду. Однако это противоречило всякому здравому смыслу, ведь она знала, что я жду ее в ее постели.