Шелъ той дорогой солдатъ съ похода, мѣшокъ за спиною несъ. Усталъ, свернулъ цыгарку и привалился. Пригрѣло солнышкомъ – задремалъ. Только задремалъ – слышитъ: вороньё кричитъ. Глядитъ – сила воронья, кружатъ въ сторонкѣ, неподалечку.

– Падаль, не иначе… – думаетъ, – а, можетъ, что и живое, не дается? Вотъ они, сволочи, и кружатъ, шпикулянты…

Вспомнилъ тутъ солдатъ про мѣшокъ: много добра несетъ! Развязалъ на досугѣ, сталъ переглядывать…

– Брюки новыя, офицерскiя… сапоги лаковые, съ самого ротнаго, довелось… послалъ Богъ счастья! Манькѣ шелку-бархату кусокъ цѣльный, – ахнетъ! Подметокъ три пары, сахару десять фунтовъ, ложечки серебреныя, вина бутылка, чаю замѣчательнаго три завертки, понсигаръ… А это чего? Цир-куль! планты мѣрить. Табачку три фунтика, ланпочка илитрическая, на ворота, для красоты! Часовъ двое – золотые, серебряные!

Мать честная! …А тутъ… билеты государственные! Въ овинѣ до время спрячу… Какъ опять все наладится, вдарюсь въ самую шпикуляцiю, трактиръ открою… И божье благословениiе имѣется, въ рамочкѣ… Микола-Угодникъ, будто… по строгости? Высеребренъ-то какъ ясно!..

Думаетъ про добро солдатъ, а вороньё – кар-карр!

– Взглянуть, что ль, пойти, чего базарютъ?..

Взвалилъ мѣшокъ, въ степь пошелъ. Поднялось воронья – туча-тучей. Спустился въ ложокъ, глядитъ…

– Женщина!?.. Нарядная, а босая…. Разули, черти!.. Ай загуляла, молодка?.. – окликнулъ солдатъ, веселый. – Подымайся, гулять пойдемъ! Ну, и бочищи!.. Эй, Дуня!..

Шагнулъ поближе – все тутъ и увидалъ солдатъ. Перевелъ духъ, утерся…

– Фу, чортъ… какъ напужала… за Маньку принялъ! Нѣтъ, не Манька. А здорово похожа… Чи-стая раскрасавица… была!..

Присѣлъ на-карачкахъ, въ ногахъ заслабло. Цыгарку сосетъ-попыхиваетъ, а руки – дрожью.

– Стало быть, тутъ убiйство… И разули. А креста не сняли. А золотой, будто?..

Теперь бы за этотъ крестъ…

Глядитъ – въ ухѣ серьга, жемчужная! Подумалъ солдатъ:

– Ей въ могилѣ безъ надобности, а намъ сгодится. Я, годи, тебѣ и могилку вырою.

А крестъ я съ тебя сыму… я тебѣ за его сосновый вытешу.

Потянулся солдатъ крестъ сымать…

Подняла женщина рѣсницы-стрѣлы, повела строгими глазами, какъ на святой иконѣ, да какъ глянетъ..!

Обомлѣлъ солдатъ, не дыхнетъ. И слышитъ, будто изъ-подъ земли голосъ:

– Не тронь!

И съ того взгляду строгаго, съ того голосу подземнаго, повернулось у солдата сердце. Поглядѣлъ на свои штаны – кровь. На руки погдядѣлъ – въ крови руки…

И слышитъ за собой окликъ:

– Эй, чего у васъ тутъ не вышло?!..

Глядитъ – двое еще стоятъ. Одинъ – матросъ, на шапочкѣ буковки линялыя, – «Три Святителя». Другой – заводской, съ ключомъ, съ молоточкомъ, – слесарь. У матроса лицо румяное, сытое. У заводского – худущее, брови къ носу.

Говоритъ имъ солдатъ:

– Женщину вотъ убили!..

А матросъ и спрашиваетъ, веселый:

– А за чего ее успокоилъ-то?

– Какъ-такъ, я успокоилъ?! – такъ и взвился солдатъ. – Ты ее саданулъ, можетъ… а мы такими дѣлами не занимаемся! По шпикуляцiи – это такъ, а душегубствомъ… не занимаемся.

А матросъ смѣется:

– А грабли чего въ крови? Товарищей не опасайся!

– Какой я, къ шуту, тебѣ товарищъ?! – осерчалъ солдатъ. – Чего – грабли?

Руки у меня съ войны все въ крови, не отмываются…

– Ладно, – матросъ смѣется, – одна не въ счетъ. Карманы-то у ней имѣются? Стой, мы ей легистрацiю наведемъ сейчасъ… А ну, мамаша…?

– Брось, товарищъ… – говоритъ заводской сурьезно, – мертвую тревожить не годится!

Выругался тутъ матросъ нехорошо:

– По-шелъ ты… Живыхъ тревожили, не боялись! Не засть. Самъ, небось, по карманному производству руку набилъ… Эй, мамаша… а ну-ка, покажь, и гдѣ тутъ у тебя… кармаша?..

– Нѣтъ, братъ, – сталъ заводской серчать, – не по карманному производству мы, а по металлу…

А матросъ гогочетъ: