Сталъ преображенскiй солдатъ глазами по стѣнамъ царапаться – помоги какой искать. Нѣтъ ничего: грязь да копоть. Добрался глазомъ до уголка, гдѣ образъ Миколы Угодника, ротный, свой, – и зацѣпился. А не видать ничего, лика-то настоящаго, – гарь-копоть!

– Э-эхъ, нехорошо какъ… – думаетъ преображенскiй солдатъ, отъ образа глазъ отцѣпить не можетъ: – И лампадку сапогомъ сбили, и стекло расколотили… и образныя всѣ деньги пропили-подѣлили… Вотъ теперь его и не видно стало!…

Крѣпко зажмурилъ глаза солдатъ, вдавилъ голову въ плечи, натужился – его вспомнить. Сталъ его изъ черноты-копати глазами-думами къ сѣбе вытягивать. Потянулся къ нему изъ копоти Микола, – яснѣй, яснѣй, – хмурыя брови, строгiя. И – скрылся.

– Неладно, – думаетъ преображенскiй солдатъ. – Обидѣли старика, серчаетъ… Закрылся копотью, и глядеть не желаетъ.

Опять понатужился, зубы стиснулъ, глаза зажалъ, – затаился. Выглянулъ изъ копоти Микола.

– Ой, Микола-Угодникъ, – взмолился въ умѣ солдатъ. – Отведи только то… дурное!… Лампадку справлю, капиталы имѣются!.. Въ нашей церкви, на Спаса-Вышки… здѣсь никакъ не дозволено… а до-ма!

Отпустило съ души немножко, и подумалъ преображенскiй солдатъ – уснуть бы.

Подумалъ и загадалъ: сонъ прiятный увижу – не будетъ дурного, не увижу прiятнаго сна – будетъ.

Вертѣлся-вертѣлся на своей койкѣ – нѣтъ сна. Развѣ уснешь, – визгъ-гоготъ!

Пошелъ – хватилъ пива съ одеколономъ, завалился на койку и заснул, какъ мертвый.

* * *

Видитъ преображенскiй солдатъ, что идетъ онъ по Питеру, въ полной парадной формѣ, – въ высокой каскѣ, въ тугихъ штанахъ, въ сапогахъ съ жаромъ, съ палашомъ, какъ на смотръ. Идетъ отчетливо, гвардейскiй шагъ молодецки печатаетъ – разъ, разъ, разъ! А день зимнiй, морозный, иглами въ лицо колетъ. И рѣка-Нева – зимняя, снѣжная, голубая-зеленая, – гдѣ посдуло. И розовое за ней въ дымахъ. А за розовымъ – дымно-снѣжнымъ – колокольни-шпили глядятся, закутаны, – золотцемъ проблеснутъ гдѣ-гдѣ. Глядитъ преображенскiй солдатъ на бѣлую Неву – здорово-крѣпко взяло! И духъ отъ нея тонкiй, легкiй, въ носу пощипываетъ, будто навозцемъ потягиваетъ – весной?

Идетъ преображенскiй солдатъ – глядитъ. Ни души народу – какъ вымерло! Озирается: ни души! И тишь такая, какъ въ зимнемъ полѣ.

– Съ чего такое? – думаетъ преображенскiй солдатъ, – куда дѣвалось?..

А городъ, какъ для парада, какъ передъ праздникомъ, – чистый-чистый. Выметено – ни скорлупки. Чистый снѣжокъ да камень.

А тишь..! И вотъ, слышитъ – часы на той сторонѣ бить стали, на соборѣ, что-ли, – рѣдко, ясно. Насчиталъ – одиннадцать.

– Двѣнадцатый часъ идетъ, къ обѣду скоро… – подумалъ преображенскiй солдатъ. – Стало быть, строго стало. Значитъ, законъ сурьезный…

И стало солдату жутко: одинъ только онъ мотается. А идти надо, какъ по службѣ!

Идетъ преображенскiй солдатъ, смотритъ – О н ъ! М ѣ д н ы й!

Загляделся солдатъ на М ѣ д н а г о.

– Ухъ, чи-сто!

И все, какъ раньше: и полосатая будка рядомъ, и часовой под М ѣ д н ы м.

Заглядѣлся преображенскиiй солдатъ на М ѣ д н а г о.

– Честь!

Поднялся прикладъ и звякнулъ.

Вздрогнулъ преображенскiй солдатъ, – какъ въ грудь ударилъ. Вздрогнулъ точь-въ-точь, словно давно когда-то, въ первое время своей службы, какъ шелъ съ разносной и засмотрѣлся на М ѣ д н а г о.

– Честь! – будто съ яраго коня крикнулъ, мѣдью живою крикнулъ.

Вытянулся преображенскiй солдатъ и М ѣ д н о м у бравую честь отдалъ. И стало ему тутъ жутко: будто Тотъ съ тяжелаго коня гнѣвно смотритъ.

Прибавилъ шагу солдатъ, а тѣ въ спину ему вонзились, въ самую его душу смотрятъ. А ноги – бревна.

– Стерегутъ… – подумалъ – Безсмѣнно! И все тѣ же…

Идетъ, какъ бревна везетъ, а по спинѣ мурашки.

А вотъ и Зимнiй Дворецъ, и здѣсь – ни души, пусто.

Да куда же народъ дѣвался?!

Глядитъ преображенскiй солдатъ – дымятъ надъ дворцомъ трубы… Глядитъ – на дворцѣ, на шапкѣ, – высоко царскiй штандартъ вьется – по золотому полю черный орелъ играетъ.