— Все ясно.

— Ну-ну, иди. — И он толкнул меня в спину.

По пути я зашел в фотолабораторию и попросил лаборанта побыстрее проявить фотопленку — не терпелось узнать результаты стрельб.

— Зайдите через часок, — сказал он, — думаю, просохнет.

Через час я уже сидел в затемненной лаборатории и просматривал пленку на дешифраторе. На ней не было зафиксировано ни одного попадания.

— Видать сокола по полету, — усмехнулся над ухом Лобанов. Он тоже пришел посмотреть свою пленку.

«Ну теперь будет от Истомина на послеполетном разборе! — думал я, свертывая пленку. — И поделом: ведь уметь метко стрелять — это венец мастерства летчика-перехватчика».

Я решил, что попал в чужую комнату, когда пришел со своей свадьбы, устроенной товарищами в столовой. Люся тоже так подумала и даже сделала шаг назад, готовая извиниться за вторжение, но увидела мою маму у окна и остановилась как вкопанная.

— Не узнаете, — улыбнулась мама, — и я не узнала, потом уж хозяйка рассказала. — Мама повела вокруг рукой: — Это ваше. Подарки свадебные.

— Подарки?!

На месте высокой узкой кровати с потускневшими никелированными шарами стояла широкая плюшевая тахта с удобными мягкими валиками. А на месте кухонного стола — письменный, с полированной крышкой. На столе — картонки с посудой. А в углу стоял огромный розовый торшер из шелка — Люсина мечта.

— Ну что ты, Люся, скажешь? — я первый пришел в себя.

Она тихо присела на краешек тахты и погладила нежную серебристую обивку.

— Это как в сказке с добрым волшебником.

— С добрыми волшебниками, — поправил я, думая о друзьях.

— Но когда они успели? — Люся вопросительно взглянула на маму.

— Времени было больше чем достаточно, — я постучал пальцем по циферблату часов.

— Они сделали все за полчаса, — сказала появившаяся в дверях хозяйка. — Привезли это на машине. Теперь некуда девать кровать и стол.

— У вас огромные сени. Летом там чудесно можно бы спать, — мама покосилась на книги, которые ей уже изрядно намяли бока.

— Верно, как мы не догадались! — Я схватил хозяйку за руку: — Давайте вашу кровать. Мы сейчас поставим ее там.

— И будем спать, — докончила Люся. — А мама здесь, на тахте.

— Тогда лучше наоборот, — возразила мама. — Там вам будет непривычно. А мне все равно где и как. Да и уезжать пора от вас. Начинается уборка хлебов.

Мать настояла на своем. Когда все было сделано, мы отдали ей теплое верблюжье одеяло, и она ушла. Мы снова наслаждались одиночеством. Лежа на широкой тахте, весело перебирали впечатления последних часов.

— Я не согласна с тостом Семенихина, — сказала Люся, — за спутниц. Ты помнишь?

— Которые, как нитка за иголкой, следуют за мужем?

— Да, да, так он и сказал.

— Что же в этом плохого?

— Но ведь жена тоже человек. Кроме обязанностей перед мужем у нее есть еще какие-то обязанности. Перед обществом, например, перед государством.

— Это очень высокопарно.

— И пусть. Разве для того государство учило меня шестнадцать лет, чтобы я на второй год забросила свою работу и стала домохозяйкой? А ведь где-то, наверное, я очень нужна.

— Здесь ты нужнее всего, — я обнял Люсю, просунув руку под бок.

— Подожди, Алеша. Это серьезно.

— Люся, милая, я не шучу.

— Ты эгоист. Все мужчины эгоисты. Они думают только о себе. О своей работе.

— О тебе я думаю даже на работе.

— Допускаю. Но ты думаешь в другом плане. Ты думаешь обо мне как о своем спутнике.

И это было правдой.

— Вот видишь. Твоему Семенихину можно так говорить. У его жены никакой специальности и двое детей. Рожать — дело нехитрое. Да ей больше ничего и не оставалось.

— Не надо злиться, Люся. Она воспитывает детей — это не менее почетная специальность, чем лечить.

— Я не злюсь.

— Она воспитывает детей, — повторил я.

— Не знаю, может быть. Но мне пока некого воспитывать. Да и нет желания этим заниматься.