Потом она побежала в военторг.

— Одеяльце не забыл? — Полина Тимофеевна не могла сидеть спокойно и всю дорогу ворочалась на сиденье, будто непоседливая девочка. Начала вспоминать, как встречал ее Николай Егорович, когда у них родилась Люся.

В приемной мы увидели Сливко. Заложив руки за спину, он увесистым шагом ходил по коврику, грызя мундштук незажженной папиросы.

— Верочка здесь? — спросила у него Варвара Васильевна. Она не удивилась майору.

— Там, — майор смущенно потоптался на месте, показывая на белую стеклянную дверь. Я никогда не видел его таким взволнованным, вопросительно посмотрел на Варвару Васильевну.

— Можете поздравить их с сыном, — Семенихина тепло, по-матерински улыбнулась майору. — Вес — почти шесть килограмм. Такие богатыри родятся нечасто. Назвали в память о капитане Кобадзе Гивушей.

Кажется, я все понял.

— Усыновили?

— Усыновили.

— Того, чья мать во время родов?.. Хорошее дело сделали, — я крепко сжал руку Сливко, Она была потной — это, видимо, тоже от волнения. — Вот теперь и жених есть у нашей Иришки.

Полина Тимофеевна передала чемодан с бельем няне, которая говорила мне, что в этом роддоме все у всех в аккурате.

— Там письмо есть, пусть наденет на себя все, что лежит в чемодане. А младенца уж вы помогите ей собрать.

— Поможем, поможем, голубушка. Не волнуйтесь. Няня ушла, и взоры всех снова обратились на майора.

— Вы на чем приехали? — спросила Варвара Васильевна.

— На своих двоих.

— Что, не было машин?

— А мы не узнавали.

— Нет, вы слышали? — Варвара Васильевна даже руками себя хлопнула по бокам. — Они, видите ли, не узнавали! Разве можно с самого начала так легкомысленно относиться к своим родительским обязанностям? Ладно. Мы потом поговорим с вами на эту тему.

Майор весело подмигнул мне:

— Тяжела ты, шапка Мономаха.

— Вот и меня пилят с утра до вечера, — сказал я, покосившись на Полину Тимофеевну. — Такова наша злая участь.

За стеклянной дверью послышались шаги. Все притихли. Потом она широко раскрылась, и мы увидели старую няню с приветливой дружеской улыбкой на лице.

— Людочка! — Полина Тимофеевна бросилась навстречу дочери и, пригнув ее голову, стала осыпать поцелуями.

Няня передала мне сверточек и показала, как держать его.

— Под головку, под головку подсовывайте эту ладошку. Вот так. Не прижимайте сильно.

Я отдал ей заранее приготовленный «выкуп» — десять рублей, так велела теща. Сквозь ватное одеяло чувствовалось тепло живого существа, а может, мне так казалось.

Освободившись из материнских объятий, Люся чмокнула меня в щеку.

— Посмотрел?

Люся отвернула уголок одеяла, и я увидел в окошечке маленькое красное личико и два темно-голубых удивленных глаза. Нос с белыми пупырышками напоминал горошину. Верхняя губа находила на нижнюю.

— На вас похожа, — улыбнулась мне няня, — будет счастливой.

Второго ребенка она отдала майору Сливко, и он теперь стоял как изваяние, боясь пошевелить даже бровью Верочка что-то тихо рассказывала ему, но он, по-видимому, ничего не слышал.

«Наверно, у меня такой же глупый вид», — подумал я и стал качать молчавший сверток. Сливко посмотрел на меня и тоже начал, словно стальной робот, — чуть пригибаться и выпрямляться, с такой же сосредоточенностью на окаменевшем лице.

Находившиеся в приемной люди засмеялись.

— Возьми его, — Сливко неуклюже переложил ребенка на руки Верочке и полез за папиросами. Он так был взволнован, что на лбу и под носом у него выступил пот. Это самый-то спокойный человек!

Неизвестно, сколько бы мы простояли в приемной, если бы не Варвара Васильевна, взявшая инициативу в свои руки. Мы не успели с майором еще и в себя прийти, как Люся и Верочка с новорожденными оказались в машине. Туда же было велено сесть и Полине Тимофеевне.

— Ну а вам, соколики, придется прогуляться пешочком, — Варвара Васильевна села рядом с шофером, и «Победа», плавно покачиваясь на неровностях, покатила по дороге.

Мы переглянулись с майором и пошли следом за машиной. Люся помахала через заднее стекло. Мы тоже помахали ей.

— Отцы семейств остались без семейств, — сказал Сливко.

Я хотел было разозлиться на майора за то, что по его милости должен был тащиться пешком, а не сидеть рядом с Люсей, которую так долго не видел, но разве можно было обижаться на человека, который, совершая благороднейший поступок, не продумал какую-то мелочь, маленькую деталь.