— А я не знаю… тятя вотъ прiѣдетъ… заберетъ меня…

— Тамъ увидимъ… Будешь стараться, а?.. Есть охота?..

— Буду. Кириллъ Семенычъ сказывалъ, — я могу понимать науку…

— Ну, вотъ и понимай.

Сеня не могъ читать. Его оставляютъ у себя эти веселые студенты, „ученые“, у которыхъ такъ хорошо жить, и которые говорятъ такiя умныя слова, что и понять трудно. Ни подзатыльниковъ, ни ругани, ни большого колеса не будетъ больше, не придется бродить по улицамъ. Но вдругъ вспомнилъ онъ про Кирилла Семеныча… А онъ?.. Онъ будетъ, какъ и раньше, работать, ходить по мѣстамъ…

— Ты что это, а? — спросилъ Прохоровъ. — „О чемъ тоска, откуда скука?“

— Кирилла Семеныча жалко…

— Ну, ужъ твоего Семеныча мы взять не можемъ… нѣтъ.

Принятое такъ скорополительно рѣшенiе взволновало студентовъ. Они курили папиросу за папиросой и мѣрили комнату крупными шагами.

Казалось, они осуществляли бродившiя иногда въ головѣ честныя, хорошiя мысли, — служить народу. А сколько было этихъ свѣжихъ, искреннихъ порывовъ!.. Еще на школьной скамьѣ, въ спорахъ съ товарищами, зрѣли эти порывы. Народъ, — не пустымъ звукомъ было для нихъ это слово; въ немъ, этомъ словѣ, слилось все самое дорогое сердцу: и родина, и миллiоны обремененныхъ, и сотни лѣтъ тяжкихъ страданiй, и правда, и цѣль жизни, и надежда на великое, счастливое будущее страны, которое нужно создать.

Они чувствовали себя сильными и способными создавать это будущее.

Страстный по натурѣ, вышедшiй изъ народа, — онъ былъ сыномъ бѣднаго сельскаго псаломщика и перешелъ въ университетъ изъ семинарiи, — Прохоровъ не считался съ препятствiями: въ немъ бурлила непочатая сила „дѣвственной почвы“, какъ онъ любилъ говорить. Семеновъ, сынъ провинцiальнаго мелкаго чиновника, былъ болѣе сдержанъ. Но пыль молодости, жажда честной дѣятельности, стремленiе къ идеалу истины, добра и красоты были въ обоихъ. Суровая жизнь, съ невзгодами и борьбой, съ разочарованiями, съ измѣной убѣжденiямъ, — еще не встала передъ ними грознымъ препятствiемъ, не заставила отказаться отъ свѣтлыхъ порывовъ, рождающихся въ чистыхъ сердцахъ. Они были тѣми, про кого сказалъ поэтъ:

«Мечты насъ гордо призывали «Жить для другихъ, другимъ служить»…

Прохоровъ настоялъ, чтобы готовить Сеню на народнаго учителя, а если бы вдругъ обнаружились въ немъ большiя способности, можно было бы и отдать въ гимназiю, хотя сильно смущали лѣта: Сенѣ шелъ тринадцатый годъ. За два года, что оставалось имъ до окончанiя университетскаго курса, они разсчитывали многое сдѣлать, а тамъ… тамъ можно было бы что-нибудь предпринять, заинтересовать знакомыхъ, товарищей и поддержать Сеню, высылать ему ежемѣсячно рублей по десяти. По окончанiи курса они должны были идти въ земскiе врачи и послужить народу, на средства котораго они получили образованiе. Къ тому времени и Сеня пойметъ свое положенiе, и отъ него будетъ зависѣть, какъ повести себя. Къ чему загадывать, что можетъ быть потомъ?.. Важно было, по ихъ мнѣнiю, начать, „вложиться“, какъ говорилъ грубоватый Прохоровъ, а тамъ…

Ждали прiѣзда отца, котораго Прохоровъ рѣшилъ „взять силой“.

Поэкзаменовали Сеню и нашли жалкiе остатки знанiй, почерпнутыхъ въ Иванковской школѣ; только прочтенныя за годъ, урывками, книги оставили замѣтный слѣдъ въ общемъ развитiи. Купили тетрадки, Семеновъ принесъ съ урока учебники, Прохоровъ добылъ у знакомаго учителя настѣнную черную доску, глобусъ и даже теллурiй [Приборъ, показывающiй обращенiе земли вокругъ солнца. (прим. автора)] на время, — и занятiя начали съ жаромъ.

Горбатенькiй студентъ — математикъ, прiятель Прохорова, тоже увлекся и вызвался преподавать математику, „по всѣмъ статьямъ“, три раза въ недѣлю. Филологъ Васильевъ предлагалъ также свои услуги, но “силъ“ и такъ было достаточно. Предлагались даже средства на покрытiе издержекъ, но Прохоровъ заявилъ, что въ „критическую минуту“ будетъ предложено желающимъ сдѣлать „звонкiй вкладъ въ науку“.

Занимались вечерами, послѣ семи. Семеновх взялъ на себя русскiй языкъ, природовѣдѣнiе, Законъ Божiй и чистописанiе; Прохоровъ — географiю и исторiю, съ начатками политической экономiи, безъ чего, по его мнѣнiю, „ни чорта не получится“; горбатенькiй студентъ — математику. И надо было видѣть, какъ велось дѣло!.. Прохоровъ жилъ въ эти часы, рисовалъ широкiе горизонты, давалъ блестящiя картины. Раздвигались узкiя стѣны комнатки на 4-мъ этажѣ, событiя былой жизни проходили живыми образами. Казалось, весь мiръ оживалъ въ глазахъ Сени: эти уроки исторiи онъ никогда не забудетъ. Съ утра студенты уходили въ клиники, вечера, до 7–8 ч. проводили на урокахъ, а Сеня весь день занимался.

Черезъ недѣлю, послѣ начала занятiй, прiѣхалъ Николай изъ деревни.

Какъ оказалось, письмо Кирилла Семеныча гдѣ-то пропало.

Какъ и ожидали, отецъ съ первыхъ же словъ заявилъ, что „намъ это, стало быть, не подходитъ“. Сеня стоялъ въ уголкѣ и съ трепетомъ ждалъ, чѣмъ кончится дѣло. Тысячи доводовъ приводилъ Прохоровъ, переходилъ въ пылу спора всѣ границы, дѣлалъ экскурсiи въ область исторiи, говорилъ о Ломоносовѣ, о Кольцовѣ, о великомъ значенiи „сознательного труда“; но Николай всѣ его доводы разбивалъ однимъ словомъ:

— Не по насъ это…

Онъ благодарилъ, что „прiютили мальчишку“, но стоялъ на своемъ.

— Сбирайся!.. въ деревню возьму, ежли у Иванъ Миколаича не опредѣлю, у золотаря… — сказалъ онъ Сенѣ. — Благодаримъ покорно на угощенiи… Прощенья, баринъ, просимъ… Вы нашего состоянiя не понимаете… Какъ вы изволите быть господа хорошiе… а мы мужики…

— Тьфу! — плюнулъ Прохоровъ. — Дерево, и больше ничего!.. Баринъ да баринъ… Во-первыхъ, я не баринъ!.. „Ваше положенiе“ да „ваше положенiе“… Какое наше положенiе?.. Зимой вотъ здѣсь, а лѣтомъ… вотъ этими бѣлыми руками землю пахалъ да косилъ… Да, пожалуй, не хуже тебя…