Шрифт:
Бесѣда затянулась до глубокой ночи. Кириллъ Семенычъ очаровалъ студентовъ мѣткостью сужденiй и особенно глубокой вѣрой въ силу науки.
— Ужъ я и сердцемъ постигъ… Все наука откроетъ и преобразитъ-съ… И ты, Сеня, должонъ чувствовать ихъ-съ…
Онъ ушелъ растроганный. Его просили заходить.
— Мѣсто вотъ найду-съ… Сократъ-то обѣщалъ похлопотать… Какъ утроюсь, ужъ забѣгу, — душу отвести съ хорошими людьми.
Когда легли спать, Сеня слышалъ, какъ Прохоровъ сказалъ:
— Сергѣй! Какъ тебѣ понравился старикашка?..
— Хор-рошiй старикъ. И откуда онъ эту „науку“ учуялъ.
— Да-а… Мало мы знаемъ свой народъ!.. И сколько хорошихъ людей есть въ народѣ!.. И сердце великое, и умъ… И все это забито, забито… — вздохнулъ онъ.
Глава XVII. Въ сумеркахъ
Наступалъ мартъ. Запахло весной. Сеня сидѣлъ у окна и читалъ.
Темнѣло. Въ открытую форточку вливались свѣжiя струи весенняго воздуха, доносилось журчанье сточныхъ водъ. Не хотѣлось зажигать огня, пугать таинственныя сумерки. Сеня смотрѣлъ внизъ, на черныя, голыя деревья противоположнаго сада. Тихая, безпричинная, „весенняя грусть“ легла на сердце, звала неизвѣстно куда.
Нестройный гомонъ донесся снизу. Сеня вглядѣлся и замеръ: прилетѣли грачи!.. Забилось въ груди молодое сердце.
А грачи копошатся, сбиваютъ другъ друга съ вѣтвей, кричатъ и кружатся въ вечернемъ небѣ. И захотѣлось воли, простора, жизни… Они теперь и тамъ бродятъ по болотинѣ и чернымъ полямъ „Хворовки“.
За спиной раздался шумъ шаговъ, и молодые голоса: возвращались студенты.
— Что сидишь въ темнотѣ?
— Такъ. Грачи прилетѣли, Сергѣй Васильичъ, — сказалъ Сеня и посмотрѣлъ въ окно.
— Весна идетъ, братъ… весна!
„На солнцѣ темный лѣсъ зардѣлъ,
Въ долинѣ паръ бѣлѣетъ тонкiй“… — продекламировалъ Семеновъ и умолкъ.
— „И пѣсню раннюю запѣлъ“… — продолжалъ Сеня и вздохнулъ.
Прохоровъ оперся на переплетъ фортки и смотрѣлъ въ небо.
— Да, весна, — рѣзко сказалъ онъ. — Какая весна! Люди съ голоду умираютъ… э-эхъ… и сидѣть здѣсь!..
— Кто умираетъ? — спросилъ Сеня.
— Народъ… Твои умираютъ… русскiй народъ умираетъ… Голодъ идетъ, болѣзни…
Семеновъ сидѣлъ въ темнотѣ, на кровати, и похрустывалъ пальцами.
Прохоровъ, съ мрачнымъ подергивающимся лицомъ, ходилъ по комнатѣ.
Сеня смотрѣлъ въ окно.
– Ѣду я! — крикнулъ Прохоровъ, — ѣду!.. брошу все и поѣду… Не могу я!.. не могу!!
— Поѣзжай, Александръ, — тихо сказалъ Семеновъ изъ темноты.
— Да, я поѣду… Ничто меня не удержитъ!..
Прохоровъ загремѣлъ чемоданомъ, вытащилъ его на середину комнаты и сталъ перебирать, точно укладывался.
Сегодня въ университетѣ узнали они, что земства призываютъ врачей и студентовъ-медиковъ на борьбу съ эпидемiей голоднаго тифа и цынги, въ охваченномъ голодомъ цѣломъ рядѣ губернiй. Они читали воззванiе и думали одно: надо, надо ѣхать на помощь народу, о нуждахъ котораго они всегда такъ горячо говорили. Сама жизнь звала ихъ показать свою любовь на дѣлѣ. Но теперь ихъ связывалъ Сеня.
— Конечно, поѣзжай, — повторилъ Семеновъ. — Я и одинъ могу…
Сеня понялъ, что рѣчь идетъ о немъ.
— А вы развѣ не ѣдете, Сергѣй Васильевичъ? — спросилъ онъ.
Нѣтъ, я не поѣду. Мы взяли тебя… надо дѣлать что-нибудь…
Сеня сжился съ ними и привыкъ понимать ихъ настроенiе. По тону Семенова онъ понялъ, что и тотъ готовъ ѣхать, но онъ, Сеня, мѣшаетъ ему.
— Сергѣй Васильевичъ, — сказалъ онъ въ волненiи. — Я… я уйду къ Кириллу Семенычу… а вы поѣзжайте, пожалуйста, поѣзжайте…
— Слышишь, Александръ, что говоритъ? Онъ понялъ насъ.
— Дѣло, Семенъ, — крикнулъ Прохоровъ, — дѣло говоришь!.. Твое ученье не уйдетъ, а тамъ… наши теперь силы нужнѣй.
— Я… мнѣ все равно… я привыченъ ко всему… А нельзя мнѣ съ вами?..
— Нѣтъ. Твое время еще придетъ. И думать тутъ нечего, Сергѣй. Онъ самъ учуялъ, что надо дѣлать…
„Да, такъ лучше“ — думалъ Семеновъ. — „Урокъ передамъ знакомымъ“…
Онъ вдругъ вспомнилъ, что вчера на урокѣ, за чаемъ, братъ хозяйки, профессоръ Фрязинъ, говорилъ, что прислуживавшiй ему при домашней лабораторiи человѣкъ ушелъ отъ него, и просилъ, нѣтъ ли кого въ виду, и даже хотѣлъ сдѣлать публикацiю. Можетъ быть, можно будетъ устроить…