А она болтала и болтала. Сосала виски и болтала вываливая на меня потоки ничего не несущих сведений о даче свекрови, первой девушке старшего, подорожании гречки и снова сдавшей комнату шумным азербайджанцам соседке.

Я тогда перебил её вопросом: зачем она вообще выходила замуж? Она смутилась, типа, как это так, вообще зачем я это спрашиваю, ведь все девушки хотят замуж, хотят семью. Не стал говорить, что «все» - слишком смелое утверждение, просто засмеялся. Мне представилась процессия из счастливых молодоженов. Все юные, прыщавые, выстроившись попарно, стройными рядами маршируют по Красной площади под вальс Мендельсона и проходя мимо мавзолея с приветствующими их президентом и членами правительства, дружно вскидывая руку в нацистском приветствии кричат: «Свободная касса!». Представив эту вакханалия я засмеялся, а она не обиделась и тоже начала смеяться.

А потом позвонил её муж. Он еще и ревнивый - удивительно. Примчался через час из своего Бирюлево на машине, ебёнать, мечта дачника - Деу Нексия. Интересно, рассаду загрузил или она постоянно на заднем сиденье растет? Примчался и непрестанно пряча глаза и извиняясь увез окончательно окосевшую супружницу в родное гнездышко.

Мне, когда он её чуть ли не волоком на себе вытаскивал, Екатерина Арагонская вспомнилась. Когда её муженек от себя подальше спровадил, сочувствующих хватало и она их успокоила фразочкой: «Если бы мне дали возможность выбирать, жить в счастье или в горе, я бы выбрала горе. В счастье мы думаем о себе и забываем о Боге. А в горе мы забываем о себе и думаем только о Нем» - верх маразма. Нет, ей конечно хорошо рассуждать: жила во дворце, все ей кланялись, в зад целовали и прислуги было под тысячу. А в ссылку отправили - какой-то хлев, естественно, замчишко заштатный - Хантиндоншир, покоев раз-два и обчелся, да слуг пол сотни. Кошмарные условия. Нет, я понимаю, естественно, что суть не в количестве слоев туалетной бумаги, а в отлучении от двора: там «счастье», тут - «горе». Но, если разобраться, миллионы «Наташ» живут и не в том и не там, при этом «счастья» они никогда не видели и не осознают его необходимости, а осознать «горе» у них банально мозгов не хватит.

Где они?
– Я называю среду их обитания «мразью». Не счастье и не горе, не добро и не зло, не белое и не черное - мразь. Серая мразь унылого, пепельного существования особо отвратительная тем, что никто их, «Наташ», и этих, как его там - её мужа, пусть будет Коля - «Коль», туда не загонял. Они сами выбрали «мразь» как комфортную среду своего обитания. И кто они после этого? Правильно - мразь. Он не живут в «мрази», они её составляют.

Наташка, сиречь - мразь, сделала еще одну попытку вытащить меня из кровати. Ну ладно, сама напросилась - встаю. И встал, из одежды на мне только волосы и аппарат-спермопуск, несмотря на мое крайне помятое состояние, по утреннему привычно торчит параллельно полу. Наташка ойкает и благочестиво отворачивается. Ну-ну. Меня так и подмывает спросить, когда она трахалась по своему желанию, а не мужниной необходимости. Сдерживаюсь, и так её моральные устои шатаю при каждом удобном случае.

Вот, вот для таких «Наташек» родом из «мрази», Библию и писали. И Коран тоже. А как им иначе размножаться? Как им еще размножаться при отсутствии желаний и стремлений? Да никак. Мудрые люди Библию писали, знали о существовании «мрази» и особенностях поведения её обитателей, специально для них написали: «Жена не властна над своим телом, а муж властен над ним» - 1-е послание Коринфянам.

И Коран писавшие мудры были, причем мудрее Библию писавших, или просто та «мразь», которую они наблюдали, тупее. Накропали более конкретно: «Если муж позовёт жену в постель, но она откажет ему, и муж ляжет спать, разгневавшись на нее, то ангелы до утра будут проклинать ее». Вот так вот конкретно - проклинать будут, и не кто-нибудь, а сами ангелы. Еще и догадались передать мудрость не с одним пророком, а сразу с двумя, пророком и его контролером, так сказать, чтоб соблазна не было переврать или приукрасить, отправили с аль-Бухари и Муслимом.

И они её будут проклинать и я - вытащила меня из постели, стою под холодным душем и никакого толка. В голове парад барабанщиков под звон всех соборных колоколов и мутит жутко. На работу не поеду, выйду из душа, закину в рот горсть таблеток, сто грамм водки и спать. У меня законный выходной, за два дня в Смоленске я натрудил столько, что и наш банк и орлы Петровича неделю разгребать будут. А то и не одну.

Алина.

Четверг, 8 утра, проснулся по будильнику, наверное Натаха завела по наущению водителя, а он вчера точно был. Был, помню, смутно, но помню. Я ему велел кейс с документами в банк отвезти и лично Ларисе Алексеевне в руки отдать. И еще вчера мне очень плохо было, ни душ, ни таблетки, ни сто грамм не помогли. Наташа, все таки добрая она у меня, бульоном полдня отпаивала, это я помню. А еще помню как голова кружилась и раскалывалась, плюс тошнило немолосердно. Когда она ушла - не знаю, а я проспал до сегодняшнего будильника. Самочувствие терпимое, так, легкий тремор сохраняется, но его легко можно вылечить кофе и прогулкой до офиса.

Есть вовсе не хочется, хоть с самого Смоленска ничего не ел, только бульон пил, но это и не удивительно после Васиного гостеприимства. По сравнению с его застольем «Демьянова уха» - так, набор легких закусок. Вливаю в себя две кружки крепчайшего кофе и выхожу пораньше, чтоб неспеша прогуляться до работы. Водитель привычно ждет около подъезда, опускаю его до обеда и наслаждаясь весенним солнцем и серыми таящими сугробами бреду на работу.

На бульваре снова столпотворение молодежи с плакатами и белыми ленточками в петлицах, смотрю на них и мне вспоминаются Декабристы. Обдумав мелькнувшую со скоростью фотона мысль признаю, что она не лишена основы: такие же молодые, обиженные на власть, ни черта не смыслящие в структуре, принципах и порядке управления государством, но имеющие авторитетное мнение по вопросу в котором являются полными профанами. Причем у каждого свое. У некоторых даже по два, но у большинства нет никакого - просто пришли потусоваться за компанию. «Зачекиниться» - слово умное вспомнил.

– Александр Евгеньевич, вот так встреча.
– Я оборачиваюсь и с удовольствием пожимаю протянутую руку Петра Павловича.

– Доброе утро, - приветствую его, - неспокойно последнее время жить на бульваре.

– Да, Трафальгарской площади в Москве не хватает.

– А мне почему-то вспомнилась Сенатская и декабрь 1825 года.
– Отвечаю я, Петр Павлович смеётся.

– Знаете, а вы правы! Переодеть, в колонны построить и сходство полное! Шеренги безграмотных солдат которых вывели из казарм обманом предварительно угостив водкой. И кучка заблудших душ из «Союза спасения» разобщенных и неорганизованных настолько, что даже не все пришли. Вы не поверите, но некоторые не явились только из-за того, что им утром было лень вылезать из кровати, а другие не пришли вовремя так как банально проспали.
– Немедленно выдает речь Петр Павлович.

– Юнцы.
– Я улыбаюсь его веселому напору и пожимаю плечами.

– Юнцы.
– Кивает в ответ.
– И от этого становится просто жутко! Вы представляете, что было бы успей они к заседанию Сената? Сколько крови бы пролилось если бы они победили - ужас!

– Да, я как раз думал об этом, - сообщаю я отчего-то получившимся безучастным голосом, - я как раз думал об этом когда вы меня окликнули. Сперва они перебили бы всех вокруг, потом друг друга.

– А тех кто остался добили бы англичане и французы так и не простившие нам дружбы с немцами.
– Добавляет он.