Шрифт:
– На следующей неделе я переезжаю в бабушкин дом. Надеюсь, ты не станешь меня удерживать?
– Нет. Но… тебе будет трудно. Дом старый, и требует ремонта. Да и осень скоро. Там ведь нет отопления – только печи. И воды нет. В саду колодец, который замерзает зимой.
– Ничего. Как-нибудь проживу… Я почему-то уверена, что нам там будет легко.
– Нам?
– Мне и Ванечке. Он появится в октябре, ведь так? А ты можешь приезжать, когда захочешь. Это моё последнее слово.
Он прикрыл глаза на мгновение, и увидел снежно-белые стаи, летящие на восход.
И три птицы в саду, где росло два дерева – одно большое и второе – чуть поменьше.
На следующее утро я пришла на то место, где когда-то купила ткань и коробку.
Женщина стояла на том же месте, что и в прошлый раз, словно никуда не уходила.
На расстеленной газете лежало несколько открыток с видами Парижа, чайная ложечка, старый, бывший когда-то ярким, шёлковый шарф.
– Возьмите, – я протянула ей три жемчужины. – Они настоящие, и наверняка стоят очень дорого. Вы сможете выручить за них приличную сумму.
– Кто вы?
– Это неважно. Важнее, кто вы. Вы ведь Вика?
– Нет. Викой звали мою маму.
– Значит, я всё сделала правильно.
Домой я вернулась поздно. Специально тянула время, ждала, чтобы войти в прихожую, щёлкнуть выключателем и…
Новый абажур осветился изнутри, три птицы взмахнули крыльями и полетели из сада, где росли два дерева: одно большое и второе – чуть поменьше.
Ангел по вызову
«…Низковато – всего-то пятый этаж. Вот если бы с крыши. А так – неизвестно, вдруг ещё хуже будет. Переломаю кости. И упрячут в больницу. А не переломаю – всё равно упрячут. В другую больницу, где к кроватям привязывают для полного спокойствия и до полного успокоения…»
– Серёжа! – Голос матери вырвал из тёмной воронки, вернул в рождественское январское утро. – Не стой на балконе – простудишься.
– Не стой… Да я и не стою – сижу.
Он ещё раз вгляделся в подъезд дома напротив. Дом – как дом, ничего особенного.
Минувшей ночью он сидел у окна и смотрел, как падает снег. Ночью всё видится иным, и самый обычный снег в свете фонарей кажется волшебным. Окна домов начинают исчезать – одно за другим, но всегда остаётся два-три, в которых свет не гаснет всю ночь – до утра. Он представлял себе шкафы или полки, заставленные книгами, которых он ещё не читал, уютные кресла, мягкий свет настольной лампы под зелёным абажуром.
А может, это свет от ёлочных гирлянд… Рождество.
Там, за окнами, пьют чай из тёмно-синих чашек с золотым ободком. В синей сахарнице кусочки сахару, а рядом, в синей розетке – варенье. Вишнёвое, кажется…
Да-да, вишнёвое, – и с косточками. Вот же они – тёмные капельки – косточки на блюдце.
Люди, сидящие за столом, говорят о чём-то, улыбаются, и кажется, что нет никого на свете счастливее.
Но так ли это на самом деле? Может и они глубоко несчастны, и Он, допив свой чай, идёт в спальню, ложится и не может уснуть, а Она моет посуду, долго смотрит в окно и… плачет.
Всё не то, не так. Весь мир не такой, как видится.
Когда Серёжа понял, что уже не будет прежней, беспечной жизни, пришли страшные мысли, которые засасывали в омут, в чёрную воронку безысходности.
Вчера ночью он читал книгу об ангелах – подарок матери к Рождеству. Ангелы, оказывается, есть и на Земле, но они совсем не такие, как думают люди. Ангелом может быть пьяница, бомж, калека…
Калека?
Серёжа посмотрел на свои безжизненные ноги и открыл балконную дверь.
На безлюдном шоссе появилась девушка. Словно с небес спустилась.
Промчалась на бешеной скорости чёрная машина, и на узкой белой линии, разделяющей дорогу, словно во сне – из ниоткуда, возник тонкий силуэт. Под снегом линии не было видно, но там, где прошла девушка, остался след босых ног.
Она шла по только что выпавшему снегу, босиком, так, словно делала это всегда, и идти по снегу для неё – дело привычное, такое же, как по свежей молодой травке в конце апреля.
Откуда она взялась? Для первого трамвая – рано. Для последнего – поздно.
Серёжа хорошо знал, когда проходит первый трамвай, когда последний, спал он чутко.