…Вот оно что. Вадик – это двоюродный брат тёти Светы. Он у нас жил прошлым летом, когда приезжал отдохнуть на море. Я невзлюбила его с самого первого дня. Он тоже говорил одно, а думал совершенно другое. Кроме того, он был противный: жирный, рыжий, постоянно потный; и даже, когда загорел, стал не бронзовым, а красным. Я про себя называла его Гадик, но маме он почему-то понравился…

– Боюсь, Лика не согласится, – это мама говорит так тихо, что я скорее угадываю слова, чем их различаю.

– Да что ты заладила! Только и слышно: Лика, Лика… ты что же, разрешения у неё будешь спрашивать? Ты меня, прости, конечно, Элиночка, но после того, что я сегодня видела, и после того, что мне Галочка рассказала… Можешь на меня обижаться, но Лику надо поместить в специализированную клинику. Проще говоря – в психушку.

Я слышу, как мама плачет.

– Она не сумасшедшая, Света. Она – не такая как мы. Она сама очень страдает от этого и постоянно ищет свой мир.

– Да. Разумеется. Конечно… Она не сумасшедшая. Это мы тут все с ней скоро сойдём с ума, и ты – в первую очередь!

Полгода спустя после этого разговора на кухне, в нашей квартире поселяется Гадик. Он занимает мою комнату, а меня переселяют в мамину. Она поменьше, и окна у неё выходят во двор.

– Тебе здесь будет теплее, девочка моя, – говорит мама, пряча взгляд.

– Отсюда не видно море.

– Ты сможешь приходить в НАШУ комнату и смотреть на море сколько угодно, а кроме того, мы теперь часто будем гулять у моря все вместе.

Я понимаю, что бабочке теперь не улететь – балконная дверь есть только в большой комнате, а там теперь будет жить Гадик.

Ещё через полгода, разглядывая мамин округлившийся живот, я спрашиваю:

– Когда он родится, Гадик заберёт его и уедет?

– Что ты, Лика? У тебя совсем скоро появится братик, а может быть – сестричка. Неужели ты не рада этому? И, пожалуйста, не называй Вадика так, он столько всего для нас хорошего сделал.

– Родится не братик и не сестричка – родится ещё один жирный и потный ублюдок, похожий на Гадика. Скажи, тебе со мной было очень плохо?

– Нет, девочка моя, – мама плачет, – мне просто было очень тяжело: твои приступы… столько денег уходило на лекарства. Когда ты станешь взрослой, ты меня поймёшь. Женщине просто необходимо, чтобы рядом был надёжный мужчина.

Мама обнимает меня и целует, испуганно оглядываясь, будто крадёт что-то.

– Гадика боишься?

– Ну что ты, Лика? Почему я должна его бояться?

Теперь и моя мама всё чаще и чаще говорит не то, что думает. Я знаю, что она боится этого слизняка. Она никогда бы не обняла меня, будь он сейчас дома. А скоро у неё появится ещё один слизняк, только поменьше.

Когда маленький, сморщенный, постоянно орущий Гадёныш утверждается в нашей квартире, мама словно забывает о моём существовании. Нет-нет, она по-прежнему заботится обо мне: я не голодна, у меня есть всё необходимое из одежды, обуви, есть даже игрушки. У меня самые лучшие (Гадик так говорит) врачи и самые дорогие лекарства. Они целуют меня два раза в сутки: утром и вечером – перед сном.

А вслед я слышу шипение Гадика: шизанутая, дебилка, урод, псих…

И шипение это становится всё громче и громче.

Из Москвы – тишина: ни ответа – ни привета. Может, там обо мне давно забыли?

В нашем городском издательстве, куда я отнесла блокнот со своими новыми строчками, женщина, похожая на мумию Тутанхамона, пожала плечами: «Жди. Мало ли кто пишет стихи… Ну и что, что ты – Лика Арбина?!»

Я не стала ей ничего объяснять. Зачем? Наверное, всем я была нужна, пока была маленькой… Теперь же я выросла. Мне тринадцать, а в этом возрасте стихи пишет каждый второй.

В этот день я не пошла домой сразу, а решила прогуляться по Набережной. Контроль надо мной несколько ослаб, да и приступы давно уже не повторялись.

Дома наверняка сейчас орёт во всю глотку Гадёныш, и мама сюсюкает с ним в МОЕЙ комнате, где бьётся в оконное стекло маленькая белая бабочка, бьётся и кричит от боли.

Но её по-прежнему никто не слышит.

А вдруг именно сегодня у меня получится…

Ощутив знакомую горячую волну, я выхватила у малыша, рисующего на асфальте, мелок…

«…как трудно стало мне писать…»

День был таким солнечным, море таким ласковым, тихим и чистым, что я всё-таки решилась…

«…хозяин мой бывает добр

и дверцу на ночь открывает,

но сторожем он оставляет

тьму за невымытым окном…»

Странная маленькая глупая бабочка.

Ну что тебе стоило отлететь немного назад?

Тогда бы ты увидела, что оконное стекло не бесконечно, что совсем рядом, всего в нескольких шагах от тебя распахнута настежь дверь.