Собрание
вернуться

Шварц Елена Андреевна
Шрифт:

Ёлка с игрушкой, игрушка с ёлкой

Как ниткой навощённою Игрушка с ёлкой связана, Как смочены смолой они, Как спутаны хвоёй — Так я к тебе прикована, Приклеена навек. В глухую ночь последнюю Тускнеет шарик елочный, Закапанный свечой. И в эту ночь так жалобно Звенят игрушки смутные Зелёной тьмой окутаны, А ёлка долу клонится, И грех их разлучить. На петельке игрушкиной Висит обломок хвоистый Куриной лапой, мёртв. На год игрушку в гроб кладут, А ёлку — в серый снег. Так с сердцем разлучается И с Богом человек.

Летучая мышь

Скрипнула дверь и ее качнуло. Влетела тихая мышь летучая. Собою в глаза стреляла, уснула На потолке, липучая. Повесилась вниз головой, Свисая картой Таро. Ничем не поводит, не дрогнет крылом, Но смотрит спокойно-хитро. Я думаю — жизнь мне уже не нужна, Силам нужна она. И тут же мышь стреляет собой, Съедает ее стена.

Психогеография

1 и я когда бреду по граду, в нем сею то, что сердцу ближе — горсть океана, чуть Дуная, тоску и юность, клок Парижа Моя тоска течет в Фонтанку И та становится темней, Я вытекаю из Невы, Мою сестру зовут Ижора. Вот гроб стеклянный на пути — Туманный, ломкий — в красной маске Высокомерный в нем студент. А Солнце в волнах пишет по арабски Гора хрустальная возносится Над Петроградом, а под ним пещеры — Синай отчаянья, Египет — в них человек неопалим — В огне льдяном Невы сгорает В своих страданиях нетленный, Меняя психогеографию Ингерманландии, Вселенной. 2 Эй облака, айда, братва, В Невы пустые рукава Насыпьтесь ватными комками, Рассыпьтесь пышными грядами, Как зеркала над островами. Голландию сюда тащил Зеленый кот и супостат За краснокирпичные ляжки, Да не донёс. Она распалась по дороге, скользнет едва, лежит у врат. И Грецию сюда несли… И всякий, всякий кто здесь жил, Пространство изнутри давил, Растягивал, И множество как бы матрешек Почти прозрачных Град вместил. 3 (ветреный солнечный день на Фонтанке) Землетрясенье поколений Мне замечать и видеть лень, Когда уносит пароходы В каленье солнечное день. И Солнце ветром тож уносит, Но в воду сыплется, звеня. Сквозь какие века Опьяняешь меня, Вся ломаясь, виляя, река. С мармеладной слоистой густою Волной С золотой сединой… О русалка, аорта, Фонтанка! Только больше аорта, Кормящая сердце водой, И скотом своих волн в перебранке

Теченье года

Говорят: «перезимуешь!» Никогда не говорят (Как вдруг лето встанет рядом): «Как бы перелетовать». Как промаяться бы лето, Лето лютое избыть, Жизни скользкими зубами Нить никак не прокусить Пролететь бы через лето, Лето лютое избыть.

Под тучами

День волооких туч, Набитых синим пухом, Промчался, будто луч, Ворча громами глухо. Стремительные, синие, К цветам припадая в полях — Как бархатные акулы С большими глазами в боках. Я, глядя в них с травы, была Жемчужиной, на дне лежащей, Из-под воздушного стекла Сияньем жалобно кричащей.

Чайка — казачья лодка и птица

Александру Миронову

Ходит чайка вверх по горю — Ветер гонит — не кружа, И, дошедши до границы, Замирает — вся дрожа. Ходит чайка вниз по горю, До водоворота сердца. Там и тонет, превращая Белый парус в белый мак. Хоть и тонет, но всплывает И бежит опять к границе, Чтобы там, кружась и тая, Взрезать воздух визгом птицы.

Вечерняя песнь трамвая на трех рельсах

Эти три стихотворения, хоть и расположены в определенном порядке, — на самом деле параллельны, они как рельсы трамвая, скользящего в темноте мимо жизни окон.

 1 Раскинет карты вечер Светящиеся — мечет, Зажгут ли снова лампу, Под образами ль свечи, Что пало — чёт иль нечет, Спасут или залечат? Что прогудит мне месса В ночи горящих клавиш? Перебеганье света Имеет смысл лишь — Бег света вдоль по камню, По нервным проводам, В окне осанна — хлебу, Просыпанному нам, и аvе — городам 2 Там поклонялись сгибу локтя, Слов потерялось назначенье, И неподвижный взгляд Стремился куда-то в долгое застенье. Безногий танец это был — Театр рук и глаз, Тарелки блеск за шторой. О как милы повторы, Как вытерт штор атлас. Один тащил, другой отталкивал… Всё умирало и рождало, (А стрелка на боку лежала Часов — свое уж отбежала), И только, влажное снаружи, Стекло в поту дрожало. 3 Оранжево-красная влага Плещется в окнах чужих, В одних висят абажуры — Жмут свой розовый жмых, В другом — стеклянная люстра Бормочет над круглым затылком Ребенка, что учит урок. Он дремлет, и книга у ног. За рыжею занавеской Ночами не спит швея, Отложит иглу и смотрит. И ночь в нее смотрит. Ночь — я А за углом — там трое брюсовых, В чугунных черных пиджаках, Собралися для черный мессы, А страшный маг застыл в дверях. Ночь перебирает чётки окон — Совсем уж тёмных окон нет. И только демон и голубка Пьют чайный свет С крутых карнизов.

В шахте

Весь этот мир — рудник Для добыванья боли. Спаситель наш — шахтер, И все мы поневоле. На чёрную работу, На шепот бедной твари Склонился он к забою — Во лбу горел фонарик. Он шел средь блеска, мрака Пот с кровью пополам, Чтоб было больше света Небесным городам. И мы в слезах и муке Стареясь, умирая, Возлюбленных теряя, Рудой кровяня руки, Кромешный уголь добывая, Для топки погибаем рая.

В парадной

(люди семидесятых 19 века)

Несмачный тихий разговор, Но приговор как будто в нем. В подъезде ждут кого-то двое. Взлет спички… бледные подглазья… Шпики ль, убийцы? — скажешь разве. Что ж — поколенья молотьба, — У нас у всех дурна судьба. Тут дворничиха из ворот Ведро несет с густым гнильём, Горят глаза пустым огнем, Прошла и смыла молодцов, Подрезала как бы жнивьё — Они под мышкой у неё. Блаженная постигла участь В горячей впадине, где мучась, Как две пиявки, волоски Висят навек, от неги корчась.