— Можешь не отвечать. Это и так очевидно. Я весь день думала о вас обоих и злилась. Я не могу избавиться от этого чувства. Вчера мне казалось, что мы чего-то добились, а сегодня я снова очутилась там, где была, — с горечью призналась Линн. «И мне снова хочется уйти от тебя», — мысленно добавила она.

— Я тебя понимаю. Я сам на себя злюсь. Разница между нами состоит в том, что я уверен — больше такого не случится. В душе я это чувствую, но не могу заставить тебя мне поверить.

— Хотелось бы верить... — «Решение надо принять не позднее середины января. От этого зависит многое — моя жизнь, жизнь Джеймса и жизнь невинного существа, которое может пострадать, если я ошибусь». Линн вздохнула. Слишком тяжела ноша. — Давай сменим тему, иначе я сойду с ума.

Они заговорили о посторонних предметах — политических новостях, книгах, погоде. Любой разговор лучше молчания — он сближает.

Прошло три недели. По вечерам они вместе работали над новыми приключениями Моники — Линн писала, а Джеймс рисовал. Все казалось нормальным. Или почти нормальным.

После одного из таких вечеров он днем позвонил ей из офиса. Линн отвечала явно неохотно — он оторвал ее от письменного стола.

— Я тебе помешал?

— Нет. То есть да, — быстро поправилась она. — Еще как помешал, Джеймс! Я тут развлекаюсь с другом детства.

Она сама не заметила, как у нее это вырвалось, и со страхом ждала, что будет дальше. После короткой паузы Джеймс рассмеялся и шутливо пригрозил, что сейчас приедет домой и свернет этому приятелю шею.

В тот вечер, а затем всю ночь они занимались любовью — впервые после злополучного сентябрьского дня. Наутро Линн опять встала с ощущением ненависти к мужу, но чувство это прошло, прежде чем она успела рассказать о нем Джеймсу.

Еще через неделю Линн возвратилась домой вечером. Она отсутствовала два дня — выдался длинный, утомительный рейс. Джеймс сидел в гостиной. Шторы были опущены, отчего в комнате царил интимный полумрак.

Сердце ее учащенно забилось. По телу забегали мурашки от радостного предвкушения. Она сразу догадалась, что он задумал.

— Разденься, — попросил Джеймс, не трогаясь с места. Линн на мгновение закрыла глаза. Это была одна из ее эротических фантазий, которой однажды в порыве откровенности она поделилась с мужем. Смысл был прост — она полностью отдавалась ему, возбужденная его мужскими достоинствами и силой влечения.

Не важно, что она в этот момент делала — писала или стряпала на кухне. Джеймс должен был подойти, вынуть из ее пальцев перо, выключить духовку. Это была часть фантазии: когда им овладевало желание, все остальное переставало существовать. Линн никогда не говорила мужу «нет».

Потом он просил ее раздеться, а сам наблюдал, любуясь ее стройным телом. И вот она уже стоит перед ним обнаженная, загораясь ответной страстью под его страстным взглядом.

Для дальнейших событий существовало несколько сценариев. Иногда Джеймс, по-прежнему одетый, доводил ее до полного изнеможения. Иногда он тоже раздевался, но любил ее медленно, умелыми ласками гася ее нетерпение. А иногда жадно набрасывался на жену, как будто они только что встретились после долгой разлуки.

Выбор был за ним. Это тоже составляло часть фантазии — делать все так, как хочется ему. Джеймс контролировал ситуацию, а Линн с готовностью подчинялась, потому что любила и доверяла ему.

— Разденься, — повторил он.

— Не надо, — слабо запротестовала Линн, понимая, что он хочет проверить, по-прежнему ли она ему доверяет. А вдруг он заметит? Да нет, успокоил ее внутренний голос, вряд ли. К тому же она так давно не чувствовала себя желанной...

Не сводя с него глаз, она начала медленно раздеваться: сняла узкий жакет, пеструю блузку, прямую юбку. При этом она шаг за шагом придвигалась к мужу, пока не оказалась совсем близко — совершенно обнаженная.

Как обычно в такие минуты, Джеймс окинул одобрительным взглядом стройное тело жены. Она чувствовала, как его глаза скользят по ее шее, груди, животу, бедрам. Волна желания накатила на Линн с такой силой, что она вынуждена была закрыть глаза. И вдруг услышала:

— Подойди-ка сюда.

«Неужели заметил? — со страхом подумала она. — Да нет, не может быть».

Он осторожно положил руку ей на живот, туда, где вздымалась довольно откровенная выпуклость.

— Ты беременна?

Она молча кивнула, едва сдерживая слезы. Ну вот, теперь он все знает. А она так и не приняла столь важного для всех троих решения.

Джеймс сел на диван и усадил жену к себе на колени, баюкая, словно ребенка.

— Правда?

Она снова кивнула, на этот раз глядя ему в глаза. Они светились таким счастьем, какого Линн никогда прежде не видела.

— Когда это произошло?

— А ты как думаешь? Когда мы в последний раз были вместе — одиннадцатого сентября. Нашему малышу уже четыре месяца.

— С ним все в порядке? — обеспокоенно спросил он, испытывая страх, свойственный всем мужчинам в преддверии великого события.

— Пока да. Он там, где ему положено быть, и, по словам врачей, развивается нормально.

— Так вот почему ты так долго болела!

— Ну да. Если бы я сразу догадалась, в чем дело... Денверский врач поставил диагноз не задумываясь, хотя я уверяла его, что это совершенно невозможно. Кстати, тошнота и головокружение вроде тех, что накатили на меня в самолете, — вполне обычные явления для подобного состояния.