Стихотворения
вернуться

Гюго Виктор
Шрифт:

Джерси, апрель 1853

II

НАРОДУ

Везде рыданья, крики, стоны… Так что ж ты спишь во тьме бездонной? Ты мертв? Не верю! Не понять! Так что ж ты спишь во тьме бездонной? Нельзя в такое время спать. Свобода бледная лежит в крови у входа В твой дом. Ты мертв? — Мертва Свобода! Шакал приполз на твой порог, С ним крысы приползли и ласки. Что ж дал ты закрепить на саване завязки И в гроб — зверью добычей — лег? Европа к службе похоронной Спешит, простерши длань… О Лазарь, Лазарь погребенный, Встань! Париж, в бреду, при лунном свете Глядит на кровь, на трупы эти; Вновь Трестальон стяжал почет: Конец трибуне! Смерть газете! И «Карманьоле» заткнут рот! И Революция, что потрясала душу, С ног сбита. Удались Картушу Дела титанов. Слышен тут И Эскобара смех, как раньше. И по Республике, простертой великанше, Волочит саблю лилипут, И судьи продали законы, Стяжав, как должно, дань… О Лазарь, Лазарь погребенный, Встань! В Милан, хрипящий в агонии, В Рим, что задохся под святые Напевы, в Пешт, где кровь и грязь, Вновь торжествуя, Тирания, Волчица старая, впилась. Ликует! Логово — опять в гербах, блистая. Она от Тибра до Дуная По трупам шествует в ночи. Ее щенки — в любой столице, На тронах. Кто же корм спешит нести волчице? Епископы и палачи. И короли пьют сок соленый В чаду кровавых бань… О Лазарь, Лазарь погребенный, Встань! Христос велел нам без изъятья Любить друг друга, точно братья. И скоро двадцать сотен лет Простерты к нам его объятья, Звучит его святой завет. Пророку доброму стал Рим столицей вечной, И там тиарой трехвенечной Власть освящает Ватикан: Одно окружье — диадема, Другое — висельных ошейников эмблема, А третье — попросту капкан. Над папой — страшной той короны Тройная блещет грань… О Лазарь, Лазарь погребенный, Встань! Вкруг тюрьмы строят — цепью новой; Все спишь, народ? Струей багровой Журчат — не слышишь их? — ручьи; Не слышишь, как рыдают вдовы? Все спишь в могильном забытьи? Понтоны отплыли… Прощайте вы, страдальцы!. Вот матери ломают пальцы: Их дети — гибнут. Нет конца Стенаниям старух несчастных, Но каждая слеза из глаз, от плача красных, Вливает ярость нам в сердца. А маклаки, неугомонны, Ликуют, — мразь и рвань!.. О Лазарь, Лазарь погребенный, Встань! Он не встает ли в самом деле? Мне слышится — пусть еле-еле — Неясный ропот, смутный гул, Как будто ульи загудели Или глухой набат плеснул. А цезари, забыв про страшный скат гемоний, Спят средь ласкающих симфоний От Этны до Балтийских вод; Народы ж — мрак полночный давит. Покойтесь, деспоты: вам рог победу славит, Осанну вам орган ревет! Но что в ответ? Набат стозвонный, Все заглушая, грянь!.. О Лазарь, Лазарь погребенный, Встань!

Джерси, май 1853

III

ВОСПОМИНАНИЕ О НОЧИ 4 ДЕКАБРЯ

Две пули в голову ребенка угодили. Был скромен мирный дом, где люди честно жили. Из рамки на стене смотрел на нас Христос. Нас бабке встретила потоком горьких слез. В молчанье горестном ребенка мы раздели. Был бледен рот его, глаза остекленели; Ручонки свесились, как сломанный цветок. В кармане мы нашли некрашеный волчок. Персты могли бы вы вложить в отверстье раны, — Так терн раздавленный багрит кусты поляны. Был череп мальчика расколот пополам, И бабка старая, вздохнув, сказала нам: «Как бледен он, увы! Приблизьте лампу. Боже! Волосики в крови и так присохли к коже!» Ребенка мертвого она у нас взяла. Сгущалась за окном зловещей ночи мгла. Гремели выстрелы. Там снова убивали. «Поможем саван сшить», — товарищи сказали, И в дедовском шкафу мы взяли простыню. Старуха поднесла меж тем дитя к огню, Как будто бы согреть холодный труп желая. Но то, что тронула десница ледяная, Не в силах отогреть людские камельки. Старуха бережно сняла с него чулки И, ножки мальчика в свои схвативши руки, Вдруг закричала нам: «За что такие муки? О люди добрые! Ему семь лет всего! Он школу посещал. Хвалили все его. Понадобилось мне на днях писать прошенье, И мальчик мне помог. Кто дал им разрешенье Расстреливать детей? Помилуй, боже, нас! Иль палачи они? Я спрашиваю вас! Он утром здесь играл у моего окошка. За что же убивать его, такую крошку? Он нашу улицу как раз перебегал, Они, прицелившись, убили наповал. Он мал, а я стара, в гробу одной ногою. Пусть этот Бонапарт покончил бы со мною; Но на моих глазах убить ребенка вдруг!..» Внезапно у нее перехватило дух. Мы тоже плакали, на слезы глядя эти. А бабка молвила: «Зачем мне жить на свете? Он после дочери был у меня один. Так объясните мне, мой добрый господин: За что же он убит, мой маленький внучонок? «Ура, республика!» он не кричал, ребенок!» И, головы склоня, молчали мы в ответ Пред этой горестью, где утешенья нет. Так, матушка, у нас в политике ведется. Ведь этот Бонапарт, — он вправду так зовется, — Деньгами небогат, но принц, и потому Жить хочет во дворце, и золото ему Потребно на пиры, на карты, на забавы. Хотел бы он прослыть спасителем державы, Хранящим честь семьи, и церковь, и закон. Средь розовых куртин в Сен-Клу желает он Префектов с мэрами вкушать хвалы пустые, — И вот поэтому праматери седые Рукой трясущейся и сморщенной, как трут, Внучатам маленьким могильный саван шьют.

Джерси, 2 декабря 1852

IV

«Ты, солнце, светоч, полный блага…»

Ты, солнце, светоч, полный блага, Вы, дикие цветы оврага, Вы, гротов гулких голоса, И ты, росы душистой влага, И терном полные леса, Вы, гор священные твердыни, Что, будто храм, белеют в сини, Дуб вековой, утес седой, — Все то, что созерцаю ныне, Чью жизнь и душу пью душой, — Вы, рощи девственные своды, И светлый ключ — святые воды, Куда лазурь небес глядит, — Скажите: пред судом Природы Как этот выглядит бандит?

Джерси, 2 декабря 1852

V

«С тех пор, как справедливость пала…»

С тех пор, как справедливость пала, И преступленье власть забрало, И попраны права людей, И смелые молчат упорно, А на столбах — указ позорный, Бесчестье родины моей; Республика отцовской славы, О Пантеон золотоглавый, Встающий в синей вышине! С тех пор, как вор стыда не знает, Империю провозглашает В афишах на твоей стене; С тех пор, как стали все бездушны И только ползают послушно, Забыв и совесть, и закон, И все прекрасное на свете, И то, что скажут наши дети, И тех, кто пал и погребен, — С тех пор люблю тебя, изгнанье! Венчай мне голову, страданье! О бедность гордая, привет! Пусть ветер бьет в мой дом убогий И траур сядет на пороге, Как спутник горести и бед. Себя несчастьем проверяю И, улыбаясь, вас встречаю В тени безвестности, любя, Честь, вера, скромность обихода, Тебя, изгнанница свобода, И, верность ссыльная, тебя! Люблю тебя, уединенный Джерсейский остров, защищенный Британским старым вольным львом, И черных вод твоих приливы, И пашущий морские нивы Корабль, и след за кораблем. Люблю смотреть, о глубь морская, Как чайка, жемчуг отряхая, В тебе купает край крыла, Исчезнет под волной огромной И вынырнет из пасти темной, Как чистый дух из бездны зла. Люблю твой пик остроконечный, Где внемлю песне моря вечной (Ее, как совесть, не унять), И кажется, в пучине мглистой Не волны бьют о брег скалистый, А над убитым плачет мать.

Джерси, декабрь 1852

VI

ДРУГОЙ ПРЕЗИДЕНТ

1 Вот, консерваторы, избранник ваш законный!.. В дни безмятежные он был рычащим псом, Драконом яростным, химерой разозленной, А в дни беды — кротом! Ища себе главу, они, — когда открыто, Ломая все, гроза росла у наших стен, — Нашли подлейшего. Коль не было Терсита, То избран был Дюпен. О властелин-народ! Свою спасая ренту, Политиканы труд твой честный предают! Гляди: в противовес бандиту-президенту, Стал президентом — шут. 2 Скрипучим голосом напоминая клушу, Трибунов пламенных, чтобы заткнуть им рот, Язвил он… О, глупцы! Презреннейшую душу Облечь в такой почет! Избрали!.. В гнусный день, когда свершалось дело, Солдаты при штыках, свирепостью горя, Вошли в священный храм, откуда людям рдела Прекрасная заря! Алтарь низвергнут был, насилия воскресли. Тут честь и долг ему кричали, возмутясь: «Встань! С молнией в руках встань на курульном кресле!» Влезть предпочел он в грязь. 3 Пусть и лежит в грязи, избрав ее гробницей, — Из памяти людей навеки прогнан прочь, Пусть там разложится, став падалью безлицей, Бесформенной, как ночь! И даже, коль пойдут его искать в клоаке, Пусть он останется в гнилье неразличим, И все, что ползает, все, что кишит во мраке, Пускай сольется с ним! И пусть история, коль спросят, что такое Лежит на гноище, брезгливый даст ответ: «Как знать? Какое-то позорище былое, Кому и клички нет!» 4 О, если б ад впускал подобные личины, Их в горькой гордости не отгонял от врат, — Скажите мне тогда, поэты, чьи дубины Порог его хранят, — Не правда ль — в бездне той, где обитает кара, Где всем надеждам грань — пылающий фронтон, — Скажи мне ты, пророк патмосского пожара, Ты, Дант, и ты, Мильтон, И ты, старик Эсхил, Электры знавший трепет, — Не радостно ль мечтать, что мерзких масок бьют, За преступленья мстя; что оплеуху влепит Мосье Дюпену — Брут!

Брюссель, декабрь 1851

VII

О ПАССИВНОМ ПОВИНОВЕНИИ

1 О, эпопеи войн! Бойцы Второго Года! Вы против королей стремили гнев народа! Австриец ли, пруссак Был вам противником, Тир иль Содом с Гоморрой, Иль русский царь, людей ловящий злобной сворой Своих борзых собак, Или Европа вся с надменными вождями, С пехотой, с конницей несметной, над полями Нависнув точно рок, Свирепой гидрой встав и смертной брызжа влагой, — Вы с песней в битву шли, снабженные отвагой, Лишенные сапог! С дрянными ружьями, что на плечах бренчали, На север, запад, юг, восток — в любые дали — Средь огненных зыбей, Оборванны, без сна, без отдыха, без снеди, Вы шли, веселые, трубя в рожки из меди, Как тысяча чертей! Вела Свобода вас, высоким вея стягом. В лоб — горы, реки — вброд! И под державным шагом Любой рубеж стонал. Творились чудеса: все время стычки, встречи, Сражения… Жубер ломил врага на Эче, Марсо на Рейне гнал. Вы били авангард, вы центр на клочья рвали; По грудь в воде брели, в грозу, в метель шагали, Но лишь вперед — и в бой! О мире враг просил; другой сдавал твердыни; И троны вихрь сметал, как листья по равнине Осеннею порой. О! С молнией в глазах, сколь были вы, солдаты, Велики в громе битв! Растрепанны, косматы, Шли в черном смерче вы! Вы излучали свет; пылая, непреклонно Шли, вскинув голову, дыханьем аквилона Дыша, как бурей львы! О, в упоении эпической борьбою, Вы грозной музыкой пьянели боевою: Как звук небесных сфер, Средь пуль крылатая гремела Марсельеза, Звучали взрывы бомб, рев труб, и лязг железа, И смех твой, о Клебер! Вам Революция кричала: «Волонтеры! Умрите за других, но сбив с темниц затворы!» — «Идем!» — был ваш ответ. «В бой, старый ветеран! В бой, маршал безбородый!» И оборванцами вы, рыцари Свободы, Шли, ослепя весь свет! Вам страх неведом был, неведомы печали. Вы б — нет сомнения — и тучи штурмовали, Коль, обратив глаза, Свой олимпийский бег прервав неукротимый, Увидели б, что перст Республики родимой Направлен в небеса! 2 Едва лишь дух взлетит к ним, к этим ветеранам, Как вновь их светит лик и блещет меч, тиранам Грозивший в славный год. Вот воины тех лет! Теперь о них забыли: Истории невмочь вместить все эти были; Теперь — иным почет. Да, слава нынешним! Стотысячным отрядом Идут по городу (сто на пять!) с грозным взглядом. Бей, барабан, греми! Картечью! Залп сверкнул; ствол хорошо нацелен: В квартале Тикетонн — победа! — пал, застрелен, Ребенок лет семи. Герои!.. Женщины им не страшны, конечно; В прохожих трепетных они палят беспечно, Как смелым надлежит; Вскачь сквозь Париж летят пикеты их лихие, И можно видеть мозг и волосы седые Оправою копыт. На приступ родины они идут; законы Штурмуют. Их полки, команды, эскадроны, — Все пьяное зверье, — Нажравшись, деньги взяв, с безумными глазами, Готовы ко всему. Мопа несет их знамя, В рожок трубит Вейо. Народ лишен всего: нет ни свинца, ни стали; Ему ни пороха, ни ружей не достали… Удобный миг, бойцы! Закон дано хранить двум или трем трибунам, А ваших пушек строй жерлом грозит чугунным, — Рискните ж, храбрецы! О войско Декабря, герои из засады, Убийцы родины, чьи мчатся кавалькады, Бесчестя весь Париж!.. Сверкали, как маяк, сказал я, ваши деды И презирали смерть, фанфарою победы Пред боем взрезав тишь. Их не страшил удар ничьих пехот и конниц — Пруссак ли шел на них, иль смуглый каталонец, Иль русский великан. А вы — вы лишь в стрельбе по горожанам метки; Да! Сарагосу взять смогли гиганты-предки, Вы взяли… ресторан! Ну как, История?.. Отцы, расправя плечи, На батареи шли в упор сквозь град картечи; А эти, сжав тесак, По детям раненым, по старцам непреклонно К злодейству шествуют… Два разные фасона Бестрепетных атак! 3 Тот человек, — в ночи, покуда над усталым Парижем не блеснул рассвет, — Прийти к себе велел французским генералам С трехзвездным блеском эполет. Сказал он: «Можете к моим склониться картам, Что скрыл я тьмой от взоров дня: Меня вы до сих пор считали Бонапартом, Мое же имя — Западня. Откроюсь завтра я — в день траура и скорби, В день похорон и перемен. А вы пока должны бесшумно, спины сгорбя, Как воры, проскользнуть вдоль стен. Вот и отмычка вам, — ее в быту острожном Уже не раз я применял, — И вы взломаете нажимом осторожным Закона вековой портал. Тут — сабли наголо! Ура! И строем тесным, С толпой шпионов впереди, Топчи, дави, души всех, кто остался честным, Кто гордость сохранил в груди, Трибунов и народ, Палату и подвалы, — Чтоб весь Париж лежал у ног! Я буду щедр». Взялись за дело генералы, В чем отказал бы сам Видок. 4 Теперь — награда преторьянцам! Солдаты, пейте! Где запрет Вину, и хохоту, и танцам? Казармам — пир, постам — банкет! Разгул багрит усы рубакам; Червонцев полон их карман; Им Эльдорадо бивуаком, У них Камачо — капитан. Кутеж над клочьями закона. Вчера убийства. Нынче бал. И шпагу у Наполеона Гаргантюа, как вертел, взял. Насильники разбой кровавый Победой мнят. В чаду хмельном Они позор считают славой, Француза каждого — врагом. Отчизну обезглавя, пылко Они встречают день второй: В одной руке у них бутылка И жертвы голова — в другой. И пляшут все в кадрили черной, Как по оврагам нищий сброд; Вино Сибур им льет проворный, И девок им Тролон ведет. На тех пирах напропалую Оркестры бурные гремят… Но я творю мечту иную Для обездоленных солдат! Мечту о бурях, бьющих с неба, О комьях снега на сосне, О сне в снегах, о днях без хлеба, О бомбах, рвущих брешь в стене. Мечту о маршах, ранах, бедах, О продырявленной в бою Шинели старой, о победах — Но одного над десятью! О том, что, славой к ним слетая, Бойцов безвластных опьянит Героев нищета святая, Величье их могильных плит! Ведь в кандалах Европа стонет, Ведь в душах гнев бурлит опять, Ведь скоро громом бог уронит: «Оковам — пасть! Народам — встать!» Раскрыта новая страница Истории — и слышно мне, Как бронзовая колесница Гремит в зловещей вышине. И землю гул глухой колышет, Бунтует сталь и рвет ножны, И ветром из ноздрей в нас пышет, Беснуясь, черный конь Войны! Солдаты! Вас, в мечте бессонной, Я шлю по славному пути, Где вам передовой колонной Все человечество вести! Для вас, воителей достойных, Для братьев, я мечту храню Лишь об отечественных войнах И тронах, преданных огню! Я берегу ваш пыл военный, И строй, и гордый ваш мундир, Бойцы, для той войны священной, Что породит для мира — мир! Вы предо мной в моих виденьях, О воины, опять и вновь Идете радостно в сраженьях И лавры видите сквозь кровь, В пыли и в черных смерчах дыма Вы исчезаете — и вдруг, Вновь появясь, необоримо Блеск проливаете вокруг И легионом всемогущим — Народов вера и мечта — Идете к светлым дням грядущим Через лазурные врата! 5 Что ж, воины! Теперь — позора дни пред вами! За Брюном и Дезе, великими сердцами, В кого народ влюблен, И за Тюренном вслед, Сентрайлем и Лагиром — Вам куроцап дает пред изумленным миром В награду сень знамен! Знамена родины! Краса былых сражений! Всех древних витязей, всей прежней славы тени! Страшился вас беглец; Пронзали пули вас, и штык, и алебарда; В лохмотьях ваших кровь и Гоша и Баярда В один слилась багрец! О стяги старые! Простясь с могильной ночью — На волю! Крыльями святые вскиньте клочья, Всем ослепляя взор, И стаей грозною слетайте с небосклона Кружить, витать, парить — и скройте, о знамена, Наш нынешний позор! Избавьте воинов от их значков клейменых! Вы гнали королей, вились на бастионах, Отважных душ маяк; Вас по горам несли и средь снегов суровых; Вы осеняли смерть!.. Орлов гоните ж новых, Кем осенен кабак! Пусть разницу поймут несчастные солдаты! Знамена Франции! Явите им крылатый Ваш строй, что, как заря, Сиял над Мёзою, и Самброю, и Рейном!.. И вздрогнет Аустерлиц пред мужеством питейным Второго Декабря. 6 Увы! Все кончено! Грязь, мрак… Над нашей славой, Что в бездну рухнула, встал ореол кровавый Из кличек воровских Мопа, Морни, Арно, Маньяна, Бонапарта… Так склоним головы: взята Гоморрой — Спарта!.. Их пять — убийц ночных! Все страны в свой черед захватам подвергались. В край древних вольностей, в Британию, вторгались Нейстрийцы; готам сдан Был древний Рим; Махмуд взял Византию в узы; Сицилия сдалась трем рыцарям… Французы — Пятерке каторжан! Так! Властвуйте! Собор наполнен фимиамом, Канавы — трупами, дворец — банкетным гамом, И омерзеньем — мир. Царите же! Народ (для вас он «чернь») душите; Париж и Францию к лафетам привяжите Дымящихся мортир! 7 Когда захлопнулся капкан, и смолкли стоны, И он свои кресты, медали и шевроны На ваш мундир кидал, — Вы, к зною Африки привычные рубаки, Ужель не поняли, что грязь — все эти знаки, Что вас он запятнал? О, лишь подумаю — и на ресницах слезы! Солдаты! Жаль мне вас, жаль той зари, чьи розы Уже блистали вам! Жаль: слава навсегда для вас теперь затмилась, Хоть не одна душа меж вами оскорбилась, Весь этот видя срам. Солдаты! Чтили мы ваш прежний блеск победный. Сыны республики, сыны лачуги бедной, Вы знали славы сон! Но, изменив одной и оплевав другую, Вы — слуги хищника, что пьет их кровь святую!.. Чем подкупил вас он? За кем идете вы обманутой ватагой? За деньги овладев, как девкой, вашей шпагой, Он, явный всем злодей, Авантюрист, ловкач, столь милый вашим душам, Войдет в историю, Великим став Картушем, — Наполеон-Пигмей! И сабля армии, напавшей ночью с тыла, Присягу, долг, закон и право изрубила; И попраны пятой Прогресс, грядущее, республика Вторая И революция, что в мир неслась, блистая Свободою святой, Чтоб он, топча страну с разбитыми сердцами, Мог над великими усесться мертвецами — Всевластный гнусный гном — И в мерзостных пирах, нажравшись до отвала И человечью кровь глотая из бокала, Икал кровавым ртом! 8 Ты видишь, господи, что армия свершила! Поскольку честь ее безмолвней, чем могила, И, стыд забыв, она Вся пресмыкается, с ползучим гадом схоже; Поскольку Франция, твой чистый факел, боже, В крови угашена, И совесть — в трауре и прячется, страдая; Поскольку храм и суд, в плаще из горностая, Обслуживая власть, Твердят, что истина и право — лишь в успехе И лучше сплошь в крови достичь заветной вехи, Чем непорочно пасть; Поскольку души все, как девки, полны гнили; Поскольку умерли крушители бастилий Иль канули во мрак; Поскольку мерзости в подкупленных палатах, Из сердца исходя, летят из губ разъятых, Как будто из клоак; Поскольку меркнет честь, покуда цезарь блещет; Поскольку весь Париж — о, стыд! — во тьме трепещет, Внимая женский стон; Поскольку нет сердец — лететь к великой цели; Поскольку старые предместья оробели И, видно, впали в сон, — То я молю, творец: твои вручи мне громы, И я, хоть я ничто, смогу, судьбой влекомый, Преступника настичь; Взметнув суровый стих — твое, господь, орудье, — Войду к нему, войду слугою правосудья, В руке сжимая бич, И, засучив рукав, как некий укротитель Я саван с мертвецов сорву, их гневный мститель, И в ярости святой, В закон возмездия неколебимо веря, Я растопчу нору — Империю — и зверя В короне золотой!

Джерси, 7 — 13 января 1853

Книга третья

«СЕМЬЯ УКРЕПЛЕНА»

I

АПОФЕОЗ

Размыслим!.. Для ума мы пользу обретаем

В подобных зрелищах… Он был лишь попугаем,

Кто имя славное себе насестом взял.

Он, обнищалый принц, свой старый фрак трепал:

Ведь Реставрация отобрала прибытки.

Коль ни сантима нет, займет пять франков прыткий.

А дальше — путь простой: мазурик франкам вслед

Умеет банковый себе добыть билет,

Где штамп Гара. Восторг!.. Ему кредитку дали —

Он вспрыгнет на мильон лихим сальто-мортале.

А миллион проест — в мильярд вонзит клыки:

Начав с гроша, дойти до слитков — пустяки!

А там — пиры, дворцы и всё для пышной жизни;

И в руки власть берет, и грудь грызет отчизне,