Стихотворения
вернуться

Гюго Виктор
Шрифт:

Джерси, ноябрь 1852

V

ССОРЫ В СЕРАЛЕ

О небо! Он блистал когда-то, луч свободы; Летел великих войн, все потряся народы, Неслыханный циклон; На картах засверкал Маренго знак кровавый, И Тацит бы ослеп, глядя на пламень славы Твоей, Наполеон! Да, были эти дни — фримеры, прериали, — Когда все чудища, все гидры погибали Под метким топором; Когда стал пеплом трон, Бастилия — руиной, Когда над каждою великою вершиной Великий грянул гром. Да, видели отцы, как в океан столетий, В морях Республики, год Девяносто Третий Левиафаном плыл; Да, исполины шли — бесстрашны, гневны, грубы — И богу самому, рыча, казали зубы, Едва он их корил. Да, Мирабо, Дантон, Сен-Жюст — сыны вселенной! Теперь же выкидыш плюгавый и презренный Над нами вознесен; Теперь же Франция на представленье это Глядит, где в капельке воды со спирохетой Воюет вибрион! Позор! Теперь одно волнует всех в Париже: Морни или Мопа стоит к престолу ближе? Кто победит кого? Порядок оба ведь спасали. Кто ж сильнее? Кто покорит дворец? За этого — лакеи, А девки — за того.

Брюссель, январь 1852

VI

ВОСТОЧНОЕ

Когда в тюрьму к Абд-эль-Кадеру Шут узкоглазый был введен (Кого Тролон, забывший меру, Именовал «Наполеон»); Когда со свитою лакейской, В окошке застя неба синь, Зверь из берлоги Елисейской Предстал пред хищником пустынь, — Тот, в рощах пальмовых рожденный, Султан, товарищ рыжих львов, Свирепый, кроткий, углубленный, Хаджи, хранитель мудрых слов; Тот, роковой, в бурнусе белом, Герой, что все сметал с пути, Пьянея боем озверелым, Чтоб ночь в молитвах провести; Кто, на шатре раздвинув ткани И веря в близость горних сил, Свои, в крови засохшей, длани Спокойно к звездам возносил; Кто, кровью меч насытив грозный, Мечты неясной слышал зов, Любуясь красотою звездной С горы отрубленных голов, — Завидя лоб с клеймом «изменник» И лживый взор меж тяжких век, Тот, верный воин и священник, Спросил: «Кто этот человек?» Он удивлен при виде маски В усах, — но кто-то говорит: «Гляди: с ним ликторские связки; Знай: это цезарь и бандит. Ты слышишь этот плач и стоны, Что не смолкают, что растут? Знай: то клянут убийцу жены, То матери его клянут. Он овдовил, осиротил их; Он взял всю Францию в ножи; Теперь он трупы жрет в могилах». И поклонился тут хаджи. Но с тайным он глядел презреньем На мастера кровавых игр. Наморщив ноздри, с отвращеньем Обнюхивал гиену тигр.

Джерси, ноябрь 1852

VII

ДОБРЫЙ БУРЖУА У СЕБЯ ДОМА

Как я счастлив, что родился в Китае! У меня есть дом, где я могу укрыться; у меня найдется, что есть и что пить; я пользуюсь всеми благами существования — у меня есть платья, головные уборы и множество украшений. Поистине, величайшее счастье выпало мне на долю.

(Цзень Чи-хи, китайский философ.)
Встречал я буржуа, жрецов торговли бойкой, Не столько стоиков, сколь выдержанных стойко, Купоны режущих рантьеров-молодчин, Что действуют багром у биржевых пучин. Честнейшие дельцы! Есть и у них охрана, Как древле медный бык античного тирана, Божок барышников, свой золотой телец. Вот за кого всегда голосовал делец! Но о любой строке, что вольностью согрета, Дымя у камелька душистой сигаретой, Так избиратель наш исподтишка поет: «Вот книга вредная! Кто право ей дает Быть храброй, искренней, пока я сам так трушу? Кто Бонапарта бьет — и мне терзает душу. Конечно, Бонапарт — ничто! Но почему Об этом вспоминать, — простите, не пойму. Да, он — проныра, лжец, клятвопреступник скверный, Пират, политикан, воришка. Это верно. Он выслал Суд и Честь, он все права попрал, Орлеанистов он до нитки обобрал. Нет худшей сволочи! Но он проголосован! Я сам голосовал — и потому ни слова! Сатира на него — и на меня хула! Зачем же вспоминать, что храбрость умерла? Ведь это же намек нам, гражданам нейтральным, Что все мы струсили перед плутом нахальным! Да, мы в наручниках, — согласен. Но, — увы! — На бирже паника. Или хотите вы Другой республики, не розовой, а красной? Нет, лучше зло пресечь, — все сразу станет ясно. Пусть в императоры возводится подлец! Он лучше, чем террор, он лучше, наконец, Как говорит Ромье, чем торжество народа! Ведь он прибежище в делах такого рода. Ругать правительство — не значит ли, дразня, Грубейшим образом коснуться и меня? Слегка критиковать правительство — уместно. Но если говорят, что избиратель честный, Что мирный буржуа сказал из страха «да», Что все сплошной расчет, — нет, это клевета! Я это, черт возьми, изменой называю! Нет, кровь еще во мне взыграет боевая, Пускай сторонится меня любой смельчак! Он оскорбил меня и честный мой очаг!» Мыслитель! Если ты, клеймящий злодеянья, Отмстишь за истину в кровавом одеянье, За право, за народ задушенный, — беда! Как раз очутишься меж двух огней тогда. Жеронт себе избрал в правители Сбогара, И речь бесстрашная, исполненная жара, Зовущая к борьбе, не избежит помех: Злодейства — этого и трусости — вон тех!

Джерси, ноябрь 1852

VIII

ВЕЛИКОЛЕПИЕ

1 Коль дело сделано, пора — средь угнетенья — Устраиваться нам, обставить помещенье. Надменный примем вид: позор проглочен весь; Чтобы составить «двор», все будет нужно здесь, Все, кроме совести и чести. Пусть музеи Своих зародышей нам воскресят скорее, Чудовищных своих уродцев, и пришлют. Египет! Мумии понадобятся тут. Вертепы! Жуликов побольше к нам гоните. Фальстафа дай, Шекспир! Леса, волков пришлите! Рабле, шли Грангузье, чудовище твое! Дай, Гофман, дьявола! Дай ангела, Вейо! Пусть принесут в мешке Жеронта от Скапена, Карконту от Дюма! Бальзак пришлет Вотрена. Бридуазона даст нам Бомарше, Вольтер — Фрелона своего, продажности пример. Из сада зимнего Мабиль примчит красавиц. Лесаж уступит нам Жиль-Блаза; Свифт-лукавец — Всю Лилипутию, с орлами точно моль. В притон языческий нужны ханжи; позволь Монталамбера взять, Мольер! Дай Брюскамбиля, Скаррон! Где Скарамуш, Калло? — Ну, всех добыли! Дрянь слита с мерзостью, и в сумрак ужас влит. Есть для Империи все нужное, Тацит! Где Ювенал?.. Сенат взрастет на этой скверне. 2 Гасконский лгун Дюко; Руэр, отброс Оверни; Маклак и Шейлок — Фульд; Сибур-Искариот; Парье; Бертран, пред кем трепещет патриот; Бошар — палач-ханжа, кто в тюрьмы слезы льет нам; И рядышком Барош, чье имя стало рвотным; Холопы чванные, надменные плуты, Умеющие гнуть на сто ладов хребты, Мразь гордая, пред кем Домье в восторге тает, Когда на облик форм уродливых взирает, — Вы все, кто назван здесь, признайтесь, что творцом Нарочно создан был ваш барин, чтоб с бичом Царить над Францией, вернее — над Гаити. И вы, герои клик, что денег лишь хотите; Философы, в тисках от головы до ног; Кутилы, только что отбывшие острог, — Приветствуйте ж его, сей персонаж чудесный, Правителя, что к вам слетел сквозь люк небесный Усатым цезарем и, стаей псов храним, Распознаёт людей, и щедр бывает к ним, И, как природный князь, познав свою натуру, Шлет Пуасси в сенат, Клиши — в субпрефектуру. 3 Тут практике должна теория помочь: «Свобода, родина — слова пустые. Прочь! Кто распластается, тот преуспеет вдвое. В огонь трибуны все, печать и всё такое. С дней революции у наций бред возник. Слагатели речей и делатели книг Погубят всё. Поэт — безумец буйный. Пусто На небесах; мир мертв; и ни к чему искусство; Прогресса нет. Народ? — Вздыбившийся осел. Кулак — закон. В дугу! Дубине — ореол! Не нужен Вашингтон. Да здравствует Аттила!» И сотня умников все это подтвердила. Да, пусть приходят все, чье сердце полно тьмой, С душой косящею и совестью хромой: Да, солнце их взошло, мессия их родился, В декреты, в действия и в пушки воплотился; Страна расстреляна, раздета, — спасена. Сова Измена — здесь: плодит птенцов она. 4 Везде ничтожеством взят верх. Чтоб нашу славу, Законы и права пожрать и на расправу Взять колыбель детей и предков честный гроб, Ночные хищники выходят из трущоб. Софист и солдафон крепят свои тенета. Радецкий — нос уткнул в зловонье эшафота; Дьюлай, тигровый ус, Буоль, зеленый лик, Гайнау, Бомба — все блуждают, скаля клык, Вкруг человечества, что, связанное, рвется И за права свои, за справедливость бьется: От Сены до Балкан, от Тибра до Карпат По трупам ползает тысяченогий гад. 5 Баттё и с ним Бозе, являя вкус педантский, Богатства языка внесли в словарь гигантский; В честь победителей его мы обновим. Дух человеческий! Всем пакостям твоим Исконным — имена даны по новым спискам. Так, лицемерие, с умильным взором низким, Теперь — Манжо: Христом торгует этот плут. Вновь окрещен позор: его Сибурзовут. Предательство — Мопа. Под именем Маньяна Убийство подлое вползло в сенат нежданно. Синоним подлости дан кличкой Ардуэн. Ложь — Риансе: он к нам из римских прибыл стен И запер истину в глуби ее колодца. Отныне пошлость нам звать Монлавильпридется, Свирепость — Карреле. А низость, например, Давно является за подписью «Руэр». Для проституции «принцесса»— термин прочный. О муза, всех — в словарь! Дать хочешь образ точный Суда продажного, что плещется в крови? Нетрудно: Партарье-Лафосаназови! Я кликну: «Сент-Арно!»Резня ответит: «Здесь я». И, чтобы ужаса придать для равновесья, В календарях, где был святой Варфоломей, Встал Бонапарт святой— во всей красе своей. Народ же, восхитясь, все принял, — в чем сомненья Опасны. И Париж внимает, весь — почтенье, Как льет сироп Сибур и как Тролон трещит. Племянник с дядею в дифтонг единый слит, И в наглом вензеле Берже по чьей-то воле Бульвар Монмартрский вплел меж Лоди и Арколе. Спартак — на каторге и при смерти лежит; В изгнанье Фемистокл, затравлен Аристид; Львам брошен Даниил, пророк добра и духа; И, значит, миг настал — вскрыть миллионам брюхо!

Джерси, ноябрь 1852

IX

ВЕСЕЛАЯ ЖИЗНЬ

1 Ну что ж, грабители, мздоимцы, интриганы, Пора вам у стола полней налить стаканы. Скорее все в кружок! Спешите есть и пить. Уходят дни за днями. Народ, что угнетен и одурачен вами, Теперь у ваших ног! Страну — всю с молотка! Вы с грабежом знакомы. Уничтожайте же леса и водоемы, — Пришел наживы час! Последний жалкий грош, ликуя дни и ночи, Тяните у крестьян, тяните у рабочих, — Доступно все для вас. Кутеж! Кутеж вовсю! Веселье в вашем доме. Пусть в жалкой хижине томится на соломе Семейство бедняка. Отец ушел просить хоть грош во имя неба, И тщетно ищет мать кусок сухого хлеба, Ребенок — молока… 2 Богатство, золото даны вам без усилий… Однажды я блуждал по подземельям Лилля, Я видел мрачный ад. Не люди — призраки по норам, в землю врытым, Худые, бледные, согбенные рахитом, Там дни свои влачат. Отравлен воздух там, во тьме бескровны лица, Слепцы чахоточным дают воды напиться Из луж у них в ногах. Ребенок в двадцать лет, старик глубокий в сорок… Все время чувствует живущий в этих норах Смерть у себя в костях. Здесь нет огня, и тьма крыло свое простерла; Дождь затопил окно; впилась рабочим в горло Безжалостно нужда; Здесь люди под землей, в проходах бесконечных, Как будто грешники, блуждают в муках вечных Под бременем труда. «Нужда проклятая!» — муж шепчется с женою, Старик отец поник тяжелой головою, — Лишь ночью дочь пришла И принесла с собой хлеб, купленный позором. Отец ее спросить не смеет даже взором: «Где ты его взяла?» Здесь спит Отчаянье в своих лохмотьях мрачных, А жизни май, всегда и нежный и прозрачный, Здесь выглядит зимой. Здесь девушки лицо облито мертвым светом, И кажется весь мир в отчаянье одетым, Придавленным землей. В землянках чахнущим, где городские стоки, Не виден небосвод лазурный и глубокий, Не виден солнца свет. Я встретил бледную, иссохшую старуху. Она сказала мне озлобленно и глухо: «Мне восемнадцать лет». Здесь, ложа лишена, холодными ночами Мать прячет малышей в отрытой ею яме, Тоской удручена. Здесь дети малые с улыбкой чистой, милой, Едва увидев свет, уж встречены могилой, Им колыбель она. О недра Лилля, смерть здесь людям шлет угрозы! Здесь старца дряхлого увидел я сквозь слезы, Мутившие мне взгляд, Безумье девушки, ребенка призрак белый В объятьях матери, от горя поседелой. О, Данта страшный ад! От этих горестей — вся роскошь, деньги ваши, О принцы! Нищета вам наполняет чаши, Властители пиров! Сочится ваш доход — живая кровь народа — Со стен подземных нор, из каждой щели свода, Из сердца бедняков. Под страшным колесом — владычеством тирана, Под прессом податей, давящим неустанно, Здесь золото течет И к вам скопляется, о властелины века, Из-под давильни той, что мучит человека Все сутки напролет. Из этой темноты, из этой агонии, Где жизнь свою влачат унылые больные, Где без надежд сердца; Из этих черных нор, тоскою угнетенных; Из мира, где отцы, и матери, и жены Томятся без конца; Из мрака, где беда сдружилась с нищетою, Течет к вам золото сверкающей рекою — Мильоны вновь и вновь. Оно для вас — дворцы, пиры, апофеозы, О вы, чудовища, кого венчают розы, Кто пьет чужую кровь! 3 Блаженство райское! Хозяевам — бокалы! Оркестр уже гремит; в цветах и шелке залы, Стол яствами покрыт. А под ногами тьма, и нищета, и холод; На проституцию толкает женщин голод, И горько плачет Стыд. Вы все, кому даны сокровища Фортуны, Льстецы, наемники, продажные трибуны, Епископы-лжецы, Ад страшной нищеты, под вашим Лувром скрытый, Болезни, голод, смерть — вот чем всегда вы сыты, Блаженств земных жрецы! В Сен-Клу, где свеж жасмин, где много маргариток, Мне слышен разговор беспечных фавориток, Веселый смех гостей; И там, на пиршествах, где залит зал огнями, Мне кажется, что рвут красавицы зубами Живую плоть детей! Что ж, смейтесь! Вы тоской предсмертной не объяты, О император, двор, принцессы и прелаты, — Что ж не смеяться вам? Пускай народ в слезах, в тисках нужды голодной, — Он должен славить вас средь ваших празднеств модных И пиршеств по ночам! Раскройте сундуки — ведь вам карманов мало, Тролон, Сибур, Барош! Вам петь под звон бокала — Иного счастья нет! Забудьте про народ, голодный и несчастный, Над тем, кто там, внизу, справляйте свой ужасный Сияющий банкет! 4 Народ! Они тебя давили без пощады, Хоть и поставил ты пред ними баррикады, Вступил в кровавый бой. Беспечных их ландо уже сверкают спицы, И ты под тяжестью летящей колесницы Вновь станешь мостовой. Тирану — золото, тебе ж — ни крошки пищи; Ты словно жалкий пес, над кем лишь плетка свищет, Кого влекут во двор. Ему — шуршащий шелк, тебе — лишь рубищ клочья, Ему — и женщин блеск и дев невинных очи, Тебе — один позор! 5 Нет! Муза — это суд Истории. И кто-то Возвысит голос свой и тьмы порвет тенета, О палачи-шуты! И кто-то отомстит за Францию в неволе. О, мать! Ведь есть слова, разящие до боли, Гром с горней высоты! Отбросы дикарей, что выросли в пещере, Злодеи, изверги, безжалостные звери, Грызущие народ, Двуличные душой, жестокие сердцами, Твердят мне: «Ты — поэт. Пари под небесами!» Но в небе гром живет!

Джерси, январь 1853

X

ИМПЕРАТОР ЗАБАВЛЯЕТСЯ

Могила ссылки для мятежных, Для тех, кто ускользнул от пуль… Принц! Пей на пиршествах безбрежных, Лови в театрах женщин нежных И по лесам лови косуль. Вот Рим жжет ладан благовонный, Вот царь тебя зовет: «Мой брат». — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! Героям доблестных сражений Изгнанье иль Алжир грозит… Принц, лебедей полно в Компьене, Полны аллеи свежей тени, Полны плафоны Афродит; Вакханка томно, в неге сонной, Вплетает в косы виноград. — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! Форт чинят каторжники старый, И цепи лижет им волна… Ату, ату! Гремят фанфары, Леса рожок пугает ярый, Березы серебрит луна, Псы — в воду, и олень смятенный Плывет в бассейне наугад. — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! Отец — на каторге в Кайенне, Сын — погибает, наг и сир… Волк выпить подает гиене, Фрак — митре; в громе поздравлений С бокалом чокнулся потир; Вблизи, в пещере потаенной Сатиров пьяных тлеет взгляд. — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! Убитых тени по бульварам Окровавлённые снуют… Паштетами, шартрезом старым Уставлен стол; дичь дышит паром; Красотки за героя пьют, — В улыбках — блеск души бездонной, И груди привлекают взгляд. — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! Изгнанник, гибни в лихорадке; Смерть, отдых дай и уврачуй… Фарфор старинный в беспорядке; Звон рюмок; и на губках сладкий Порхает птичкой поцелуй; Взгляни — с улыбкой благосклонной — Тебе все дамы их дарят. — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! Гвиана убивает все же, Как прежде: воздух раскален… Ложись на царственное ложе, Где спал Луи, где спали тоже Наполеон и Карл Бурбон. Веселый, сладко истомленный, Усни, пока хвалы гремят. — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат! О, скорбь! Бандит, скользнув из мрака, Зарю кинжалом в сердце бьет. Сегодня гнусный праздник брака; В ландо — невеста; лоском фрака Сияет цезарь! Грянь, народ, Эпиталамой исступленной! Жених у Франции — пират! — Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, Но загремит — набат!

Джерси, декабрь 1853

XI

«— Леса, холмы, трава на взгорье…»

— Леса, холмы, трава на взгорье, Полей благоуханный цвет… Что за молчанье, что за горе? — Того, кто был здесь, больше нет. — Чей сад заглох в начале мая, Чье глухо заперто окно, Где твой хозяин, дом? — Не знаю. Он далеко давным-давно. — Что дремлешь, пес? — Развлечься нечем, Все опустело на крыльце. — Что плачешь, мать? — О непришедшем. — Что плачешь, мальчик? — Об отце. — Что, волны, в смене ежечасной Вы в берег бьете без конца? Откуда? — С каторги несчастной. — Что принесли вы? — Мертвеца.