Герберт прав. Остин не будет по мне скучать. Но дело в том, что я скучаю по ней. Я с надеждой на понимание заглядываю в глаза Герберта:

— Я не могу.

Разумеется, он все понимает. Не выдав своих эмоций даже взглядом, он заводит мотор и едет в больницу.

Я быстрым шагом вхожу в палату Остин, готовая увидеть привычный синий свет в «инкубаторе», но на этот раз на ее глазах нет повязки, и кувез не светится, как солярий. Малышка лежит на животе, головка ее повернута ко мне. Я приседаю на корточки и заглядываю в открытые глаза:

— Привет, милая. Какая ты красивая.

Ко мне подходит медсестра Ладонна.

— У нее все в порядке, уровень билирубина нормализовался. Хотите ее подержать?

Последние два дня, что Остин принимала светотерапию, я несколько раз просовывала руку в отверстие и прикасалась к ее коже, но о том, чтобы взять ее на руки, боялась даже думать.

— Э, хорошо. Давайте. Постараюсь не сделать ей больно.

— Не волнуйтесь, — улыбается Ладонна. — Она сильнее, чем вы думаете, а сейчас ей просто необходимо человеческое тепло.

После смерти Санкиты эта медсестра была ко мне внимательнее остальных. Она знала, что я собираюсь удочерить Остин, и относилась ко мне как к молодой матери, а не как к посетителю. В отличие от ловких мам с горящими глазами я кажусь себе неуклюжей и совершенно неподготовленной. Санкита доверила мне своего единственного ребенка. Благополучие этого крошечного человека лежит на моих плечах. А что, если я потерплю неудачу, как с Питером Мэдисоном?

Ладонна поднимает крышку кувеза и одной рукой берет Остин, одновременно второй поправляя провода и маску «сипап». Затем перевешивает фотографию, которую я прикрепила для Остин, — фотографию Санкиты с удостоверения личности, — берет одеяло и заворачивает в него малышку.

— Дети любят, когда их туго пеленают, — говорит она мне и протягивает кулек.

Остин почти ничего не весит и помещается на одной согнутой руке. Лобик ее морщится, но крики едва слышны из-за маски, закрывающей рот и нос.

— Она плачет, — бормочу я и протягиваю девочку Ладонне, но та даже не пытается взять ее. Какая же я неуклюжая. Я пытаюсь укачать Остин, но она кривится и продолжает хныкать.

— Что с ней?

— Она сегодня весь день капризничает. Знаете, что я думаю?

— Угу, что ей не хватает нормальной мамы.

Ладонна берет меня за руку:

— Нет! Вы будете отличной матерью. Я думаю, Остин не хватает «заботы кенгуру».

— Как же я сразу не догадалась! Ладонна, прошу вас, вы опытная медсестра, все время с новорожденными. Объясните мне, бога ради, что это за забота?

Женщина заливается веселым смехом.

— У кенгуру телесный контакт с детенышем, когда он в сумке матери, это необходимо и человеческому ребенку. Надо постоянно закреплять физический контакт с новорожденным. Исследования показывали, что у ребенка стабилизируется дыхание и сердцебиение. Телесный контакт помогает малышу сохранять калории, чтобы набирать вес и даже регулировать температуру. Тело матери выполняет функции «инкубатора».

— Неужели это правда?

— Да. Температура материнской груди меняется в зависимости от температуры тела младенца. Малыши полностью зависят от матери. Хотите попробовать?

— Но я ведь не ее мать… не биологическая.

— Именно поэтому вам надо скорее закрепить связь. Я поставлю перегородку, чтобы вы могли побыть наедине, а вы пока распеленайте Остин. Снимайте все, кроме подгузника. Дать вам халат, или вы просто расстегнете блузку?

— Э… я расстегну, наверное. Вы уверены, что это сработает с ненастоящей матерью? Не хочется, чтобы Остин простудилась из-за моей неудачной попытки обеспечить «заботу кенгуру»?

Ладонна смеется.

— Сработает, — говорит она и сразу становится серьезной. — Да, Брет, помните, как вы просили меня не называть Остин девочкой?

— Разумеется.

— Вот теперь и вам стоит прекратить называть себя ненастоящей матерью.

Я вздыхаю и киваю:

— Обещаю.

Я сижу на складном стуле, отгороженная от всех ширмой, сняв блузку и лифчик. Ладонна кладет Остин мне на руки, используя левую грудь как подушку. Мягкие волосики щекочут кожу, и я вздрагиваю от неожиданности. Ладонна накрывает Остин одеяльцем.

— Желаю вам обеим хорошо провести время, — говорит она, скрываясь за ширмой.

Подождите, у меня еще вопрос. Сколько мне так сидеть? Может, принесете мне книгу или какой-то журнал?

Я вздыхаю и осторожно кладу руку на спину Остин. Кожица мягкая, словно масло, пальцами я ощущаю дыхание малышки. Личико уже не искажено гримасой, глазки открыты, давая мне понять, что она не спит.

— Привет, Остин. Ты сегодня не веселая, сладкая вишенка? Жаль, что твоя мама умерла. Мы ведь с тобой так ее любили, правда?