Остин моргает, словно понимает мои слова.

— Теперь я твоя мама, — шепчу я. — Я только учусь быть мамой, так что прости мне некоторые ошибки, ладно?

Остин смотрит на меня и не моргает.

— Они будут, я понимаю, и ты понимаешь, милая. Но обещаю тебе, что сделаю все от меня зависящее, чтобы жизнь твоя была счастливой, спокойной и благополучной.

Остин прижимается к моей шее и тихо смеется. Дыхание ее замедляется, глаза закрыты. Я смотрю на лежащее у меня на груди чудо и чувствую, как сдавливает горло. Я прижимаюсь щекой к маленькой, не больше яблока, головке.

— Я горжусь тем, что ты моя дочь.

Через какое-то время из-за ширмы появляется Ладонна.

— Время для посещений истекло, — шепчет она.

Я растерянно смотрю на часы.

— Уже?

— Вы сидите тут почти три часа.

— Шутите.

— Ничуть. Вижу, Остин уже лучше. Да и вам тоже. Как все прошло?

— Это было… — целую головку Остин, — волшебно.

Я кладу малышку в «инкубатор» и желаю спокойной ночи. На глаза мне попадается фотография Санкиты — единственная, какую смогла отыскать Джин. Я прикрепляю ее так, чтобы она всегда была перед глазами Остин, и даю себе слово принести завтра еще фотографий.

На этот раз моих.

Умом я понимаю, что подобного результата можно было бы добиться с помощью любого теплого тела, но все же с гордостью смотрю на стремительное преображение Остин. Всего через пять дней «заботы кенгуру» врачи снимают «сипап», оставив лишь носовые трубки. Наконец, я могу увидеть ее красивый ротик и поцеловать личико. С момента рождения, за девять дней, она прибавила уже четыре унции и походит больше на человека, чем на инопланетянина.

В три часа дня я въезжаю на стоянку у больницы, прижав телефон к уху. Последние две недели я встаю до рассвета и приезжаю на работу раньше семи часов утра. Жертвуя обеденным временем, стараюсь закончить занятия к половине третьего, а остальные часы с наслаждением провожу с Остин.

— Эта методика «заботы кенгуру» просто удивительная, — кричу я в трубку Шелли. — Остин скоро сможет дышать самостоятельно, она даже пытается сама сосать и глотать. Тогда ее отсоединят от всех проводов и аппаратов! Она такая красивая, Шел, не могу дождаться, когда ты сможешь с ней познакомиться. Ты получила фотографии, которые я отправила?

Шелли смеется в ответ:

— Да, она действительно милая. Господи, Брет, ты ведешь себя как настоящая мама.

Я открываю дверь в больницу и вздыхаю.

— Да, надеюсь, я не испорчу малышке жизнь своими постоянными страхами и неуверенностью.

— Хороший вопрос. Будем надеяться, у тебя получится.

— Послушай, — говорю я, смеясь, — я уже приехала. Поцелуй от меня племянников и передай привет Джею.

Я бросаю телефон в сумку и направляюсь к лифтам. Поднявшись в отделение, я издалека замечаю в коридоре незнакомую женщину, окруженную медсестрами и охраной. Волосы у нее похожи на копну августовского сена, и даже пушистая шуба из искусственного меха не скрывает неестественную худобу. Они о чем-то горячо спорят прямо у входа в палату Остин.

— Я никуда не уйду, — невнятно произносит женщина, покачиваясь на каблуках красных туфель. — Я имею право увидеть свою внучку.

О боже, да она пьяна. Жаль ее дочь и внучку. Меня замечает Ладонна, и лицо ее приобретает взволнованное выражение. Я прохожу мимо и оборачиваюсь, чтобы удостовериться, не началась ли драка.

— Мадам, вам лучше покинуть отделение, — обращается к женщине охранник, — в противном случае я буду вынужден вызвать полицию.

— Никого вы не вызовете. Я ничего плохого не сделала. Я приехала из самого Детройта и никуда не уйду, пока не увижу ребенка. Слышите вы меня?

Бог мой! Я заворачиваю за угол и прижимаюсь к стене. Неужели это и есть мать Санкиты? Шаги становятся отчетливее.

— Не смейте меня трогать! Я могу и в суд подать, ублюдок!

Через секунду я вижу ее лицо с налитыми кровью блеклыми серыми глазами и чувствую легкий запах табака. Игнорируя грязную брань, охранник хватает женщину за руку и тащит в сторону лифта. Она вырывается и впивается в меня взглядом. Я непроизвольно отступаю в сторону. Неужели она меня знает? Знает, что я буду мамой Остин? Меня пронзает страх.

Охранник вцепляется женщине в руку и ведет к лифту. Она поворачивается и вытягивает шею, стараясь не упустить меня из виду. Ее лицо похоже на овсяную кашу, изо рта вылетают невнятные ругательства. В голове всплывает сказанная Санкитой фраза: «Но я-то знаю, почему она не проснулась, когда братья кричали. Я вернулась из школы и все выбросила в унитаз, не хотела, чтобы нас отдали в детский дом». Ее мать наркоманка или определенно была ею.

— Что уставилась, сука? — выкрикивает женщина.