Антон Павлович рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях. Его охватило бессилие, ему казалось, что вдруг и неожиданно его окружили железобетонные стены, отгородившие его не только от жизни, но и от будущего, раз и навсегда отобрав иллюзию, что он имеет отношение к своей судьбе, что он может на нее влиять, тем более — влиять на судьбы других людей. Безысходность была столь велика, что Антон Павлович готов был разрыдаться.

— Уходи, — тихо произнес он.

— И не только она, — сказал мальчик, и положил на стол перед доктором Чехом лист бумаги.

Антон Павлович поднял на бумагу глаза. Заголовок гласил:

«Они умрут завтра».

Далее следовал список из двадцати семи человек. Первое имя принадлежало его жене Алевтине. Второе — Ивану Староверцеву. Замыкал этот список дворник Гном.

На осознание того, что Никодим приговорил собственного отца, Антону Павловичу понадобилось несколько секунд, а следом он с поразительной четкостью понял, что любые попытки сохранить жизнь людям из списка тщетны.

Ночью он почти не спал, лихорадочно придумывая и тут же отвергая способы защиты супруги, а когда ненадолго впадал в дремоту, тут же просыпался и крепко обнимал жену, словно боялся, что она исчезнет, растворится в воздухе, словно фантом. На утро Антон Павлович выглядел разбитым и осунувшимся, и Алевтина Аркадьевна сильно обеспокоилась состоянием супруга. Но еще больше ее обеспокоило заявление Антона Павловича, что никуда ни она, ни дочь сегодня не пойдут, и чтобы они не вздумали даже на улицу выходить. Доктор Чех был настроен воинственно, глаза его болезненно блестели, а в движениях чувствовалась резкость и нервозность, — Алевтина никогда раньше не видела супруга в таком состоянии, и это ее пугало. Она попыталась возразить, что ей надобно на работу, а дочери в школу, но Антон Павлович заявил, что раз в жизни может себе позволить воспользоваться служебным положением, и выпишет обеим больничный. Убедившись, что женщины выполнят его наказ, доктор Чех заторопился в поликлинику. Чувствовал Антон Павлович, что сегодняшний день станет для города безумием.

Погода незаладилась с самого утра. Привычные в это время года западные ветра вдруг стихли, а с востока нагрянул холодный циклон, и принес студеный ливень. Жесткие струи хлестали по городу так, словно это была не вода, но кожаные кнуты.

Антон Павлович промок до нитки. В своем кабинете он переоделся в сухое, подошел к окну, открыл форточку. Ливень шипел и пузырился в канавах, над текучей грязью улиц и тротуаров поднимался пар, и казалось, что там, за окном, какой-то небесный алхимик варит в кипящем свинце новый день, который, как и золото, так и останется всего лишь идеей, и ни за что не выкристаллизуется в свершившийся факт.

Через два часа усилившийся ветер оттеснил ливень на запад, но сам ветер не стихал, и скоро превратился в настоящий ураган. Шквал с воем крутил вокруг города кубокилометры сырых воздушных масс, все сильнее сужая диаметр и набирая скорость, пока не превратился в торнадо.

— Господи… — выдохнул Антон Павлович, глядя как смерч взбирается на заводской холм. Даже отсюда Антону Павловичу было видно, как вырываются с корнями деревья и разлетаются, словно игрушечные, автомобили. — Только бы обошлось…

Торнадо беспредельничал три часа. Он прошелся по территории завода, расшвыривая бетонные плиты и чугунные чурки; будто гнилые нитки порвал стальные тросы высоковольтных передач, покорежил и обрушил опоры; спустился в город, превратив в щепы несколько деревянных бараков. Затем пересек черту города и распался в реке, успев высосать из нее не одну тону рыжей воды. И тут же включилось, словно кто-то в ожидании сигнала сидел на облаке, и теперь повернул небесный рубильник, слепящее солнце.

Сердце Антона Павловича было полно тревоги за близких, но он не мог покинуть поликлинику, — к нему начали поступать пострадавшие. Доктор Чех послал домой санитара и когда тот вернулся с вестями, что с женой и дочерью все в полном порядке, почувствовал такое облегчение, словно со вчерашнего дня вместо атланта держал на плечах небесный свод и теперь, наконец, его сбросил.

Последствия торнадо были ужасны, к вечеру в поликлинику поступило шестьдесят два человека, треть — в тяжелом состоянии. Но хуже было другое — погибшие. Полищук со своими дружинниками обнаружил и опознал восемнадцать трупов, включая Ивана Староверцева, — все соответствовали списку Никодима, а из этого следовало, что, либо пока не все трупы найдены, либо Никодим допустил ошибку. В последнем доктор Чех сильно сомневался, хотя Алевтина и осталась жива. Что-то тут не сходилось, не состыковывалось, и это очень тревожило Антона Павловича. И, как оказалось, тревожился он не напрасно.

Вечером на город обрушился еще один дождь, на этот раз — рыбный. Вместе с водой из реки торнадо высосал всю речную живность, и зашвырнул ее высоко в атмосферу, где рыба обледенела, а затем метеоритным дождем обрушилась на город. Алевтина, услышав с улицы крики удивления и испуга, а также непонятные шлепающие звуки, вышла на балкон и перегнулась через перила. В этот момент замороженный лещ с зубами пираньи, смахивающий на наконечник копья, врезался женщине в затылок, переломив шейный позвонок. Алевтина стала последней — двадцать седьмой жертвой буйства стихии того злополучного дня, и единственной, погибшей от рыбы.