Братья Масловы переглянулись.

— Откуда знаешь? — все еще с напряжением спросил Петр.

— Видел, как Маша Огрехина ела этот самый апельсин. Знаешь ее? Это дочь директора завода.

Братья снова переглянулись, на этот раз их взгляды были многозначительнее. Напряжение в миг развеялось. Никодим указывал парням новое направление действия, давая понять, что стырить ящик конфет в гастрономе — это детские забавы, а вот стащить невиданные лакомства из-под носа городских шишек — это уже достойно уважения, потому как есть в этом что-то робингудовское, что-то благородное, типа маленькой революции, дающей право отнять «наворованное» у богатых, и поделить между «неимущими». Но и это еще не все. Из монолога Никодима следовало, что, несмотря на его вычурную речь, он все равно находился по их сторону баррикады, и радости сильных мира сего ему, как и братьям Масловым, заказаны. Нет смысла Масловым с Никодимом враждовать, — вот что читалось между строк Никодимовского выступления, и этот подтекст братья Масловы уловили и приняли. Таким вот образом, в противовес библейскому яблоку раздора, Никодим изобрел апельсин примирения.

— А ты ничо так парняга, — похвалил Никодима Петька и даже подмигнул ему. — Соображаешь.

И под занавес благополучного разрешения ситуации, из-за плеча Тихона выпорхнула Юленька и поспешно схватила Петьку за руку, словно хотела удержать брата от безрассудного шага. Девочка выглядела запыхавшейся, должно быть, в поисках братьев, долго бежала.

— Да чего ты, все путем, — добродушно произнес Петр. В его словах чувствовалась едва заметное смущение.

Никодим, уже собравшийся было проститься и держать путь дальше, задержался и внимательно девочку рассмотрел. Юленька же в свою очередь замерла и чуть заметно вытянула в сторону Никодима шею, словно прислушивалась или принюхивалась. Так они обоняли друг друга несколько секунд, затем Никодим задумчиво произнес:

— Для слепой, ты прекрасно ориентируешься в пространстве.

Братья взволновано оглянулись по сторонам, словно опасались, что слова Никодима кто-то не услышал. Никодим заметил их волнение, успокоил:

— Я не знаю, зачем вы храните это в тайне, но в любом случае — это не мое дело. Чужых тайн я не разглашаю, можете не тревожиться на этот счет. А теперь, товарищи, мне пора. Приятно было побеседовать.

Братья расступились, пропуская Никодима, и когда он отошел метров на десять, его догнал окрик Петьки:

— Никодим? Так тебя звать?

— Да.

— Еще свидимся.

Вместо ответа Никодим, не оглядываясь, отдал рукой салют.

— Он так говорит чудно, словно книжку читает, — тихо произнесла Юля, провожая Никодима невидящими глазами.

Одиннадцать лет спустя Юля, словно возвращая моральный долг, тоже разгадает один секрет Никодима, но уже сейчас она чувствовала, что этот мальчик, который пахнет сразу водой, землей и пламенем, — чем-то древним, словно само время материализовалось в юное человеческое тело, сыграет в ее жизни важную, а может и роковую, роль. Но своими соображениями девочка с братьями делиться не стала, по опыту зная, что они хоть и самые близкие ей люди, все равно ее не поймут, и только навязчивее станет их опека, потому что, как бы братья не храбрились-хорохорились, врожденное чутье Юлии, усиленное к тому же слепотой, пугало их.

Петьке же было не до анализа Никодимовой потусторонности, — его хваткий ум человека действия сконцентрировал внимание на том, как именно распорядиться новой и ценной информацией, то есть Петр был занят куда более реалистичными вещами, чем те, которые себе мыслила его сестра. И мыслил эти вещи Петя достаточно продуктивно. Уже месяц спустя, вязкой июльской ночью, тихой и черной, как вода в колодце, четыре тени перепорхнули ограду железнодорожного тупика, где в одиночестве спал отцепной вагон. Братья Масловы без единого звука вскрыли замок, и также бесшумно переправили через ограду два ящика сырокопченой колбасы, три лотка с огромными головами голландского сыра, четыре трехкилограммовых брикета весового шоколада, два ящика какой-то неслыханной рыбы Толстолобик в консервах, ящик винограда, три мешка гречневой крупы, бутыль подсолнечного масла, ящик лимонов, пятнадцать бутылок марочного армянского коньяка (хотя алкоголь пока еще не употребляли), и три больших картонки с апельсинами. Харчей в вагоне было намного больше, но жадность никогда не диктовала Петьке условия, к тому же, две припаркованные за забором тележки нагрузили с горой. Для своего возраста братья действовали профессионально, — сон дремавшего в сторожевой будке пожилого сторожа ничем потревожен не был.

Утром следующего дня Петр Маслов явился домой к Никодиму, придерживая подмышкой увесистый сверток. Никодим гостю не удивился, впустил его, и Петька, убедившись, что в квартире никого больше нет, со словами: «Держи, это твое. Лопай», сверток ему передал. Никодим развернул газету и обнаружил внутри палку колбасы, кусок сыра, скол шоколада и три апельсина. Никодим рассматривал это богатство долгую минуту, отчего Петька все отчетливее нервничал, затем взял апельсин, поднес к носу, глубоко втянул цитрусовый запах.

— Чудесно пахнет, верно?

— А то! И на вкус отпад! — тут же с улыбкой согласился Петька. — Мы уже половину раздали. По всему городу. Шевелиться надо, пока не хватились.

Никодим заглянул ему в глаза, сказал серьезно:

— Итак, Петр. Ты обокрал директора завода, и у кого-то может сложиться впечатление, что я тебя на это толкнул, — Никодим сделал паузу, наблюдая, как в Петькиных глазах растет недоумение, затем вдруг улыбнулся, продолжил. — И это впечатление будет верным. Думаю, теперь следует ждать проблем… И что же наш герой? Ни страха, ни сомнений, ни угрызения совести. Все верно, Петр, нужно верить в то, что делаешь. Чертов Робин Гуд.