— Дашь мне скальпель?

— Нет! — Антон Павлович даже немного испугался, мальчик же улыбнулся, и в этой улыбке угадывалось удовлетворение. — Работа будет другого характера, но тоже интересная.

— А что, твои пациенты сами по себе уже не умирают?

— В том то и дело, что умирают. Мрут, не дожидаясь твоих пророчеств… — Антон Павлович вдруг смутился, словно сказал бестактность, Никодим все так же смотрел на него с насмешкой. Доктор Чех тяжело вздохнул, взял себя в руки и продолжил уже спокойно. — Такими темпами у нас скоро весь город вымрет. Я подумал, что твои предсказания помогут выявить наиболее критичных больных и сконцентрировать на них внимание. Так как? Поможешь?

— Хороший ход, Антон. С одной стороны заполучить второй шанс для безнадежных больных, а с другой — иметь возможность изучать феномен Никодима.

— Ну… в общем-то да… — Антон Павлович смутился еще сильнее, но от своего отступать не собирался. — И что, ты против? Если тебе интересна биология, разве медицина не любопытна?

Никодим размышлял пару секунд, сверля собеседника острым, как стилет, взглядом, ответил:

— Я назову тебе одного человека, который умрет завтра, а ты мне дашь микроскоп и канистру формальдегида.

— Как это? Зачем тебе формальдегид? — снова удивился Антон Павлович.

— Чтобы змеи не разлагались. Я думал ты знаешь, зачем нужен формальдегид.

— Змеи… Ну да… — Антон Павлович был озадачен как формальдегидом, так и торгами, к которым готов не был. — И что? Всего один пациент?

Никодим не ответил, он спокойно смотрел на доктора Чеха и ждал, когда тот примет решение.

— Ну что ж, — наконец согласился Антон Павлович, решив, что жизнь одного пациента куда лучше, чем вообще ничего. — Я дам тебе то, что ты хочешь. А что же пациент? Ты придешь ко мне в поликлинику?

— Приду, — Никодим уверенно кивнул. — Забрать микроскоп и раствор. А за человеком ходить не нужно. Завтра тебе его привезут.

Мальчик подошел к окну и поманил за собой Антона Павловича. Доктор Чех подошел, выглянул наружу. Там уже смерклось. На лавочке у подъезда супруги металлургов в ожидании мужей активно обсуждали городские сплетни, то есть во дворе стоял плотный гомон децибел в шестьдесят.

— Видишь женщину в красном платке? — спросил Никодим.

— Да, – ответил доктор Чех, чувствуя, как в животе зарождается холодный и колючий страх. И он не ошибся.

— Завтра она умрет.

— Но… Но!.. Но она же здорова! Она не лежит у меня!

— Что поделать, — Никодим безразлично пожал плечами. — Смерть не выбирает место.

— Ты же говорил «пациент»!

— Это ты говорил «пациент». Я говорил «человек». Я предложил тебе сделку, ты согласился. Теперь у тебя мой микроскоп и канистра раствора. Завтра я за ними приду.

На этом разговор закончился. Выйдя во двор, Антон Павлович поспешил к женщине в красном платке и немало удивил окружающих, начав щупать ей пульс, проверять зрачки и давление. Никодим наблюдал за этой процедурой в окно, с его губ не сходила ледяная насмешка.

На следующий день, ближе к обеду, в поликлинику привезли женщину с расквашенной головой. Она оказалась маляром-штукатуром в заводской строительной бригаде. Ей на голову упал кирпич, проломив череп, так, что вывалились глаза и лопнули барабанные перепонки. Антон Павлович сразу ее узнал, и понял тщетность, а может быть даже и опасность своих экспериментов, — использовать Никодима, как инструмент диагностики было нельзя, потому что смерть — это не болезнь, которую можно вылечить. Смерть многолика, и зачастую она не следствие старости или болезни, когда дорога к последнему рубежу вымощена следами тлена и разложения, но злой разбойник, неожиданно выпрыгивающий из-за угла и наносящий один единственный молниеносный удар. Никодим был прав — смерть не выбирает место.

Мальчик пришел в поликлинику вечером, когда посетителей уже почти не было. Доктора Чеха он нашел в кабинете. Микроскоп и канистра предусмотрительно ждали нового хозяина у стены сразу за дверью. Антон Павлович выглядел уставшим и осунувшимся. Когда мальчик вошел, он поднял на него глаза, и задал всего один вопрос:

— Скажи, как ты это делаешь?

На что Никодим повторил доктору Чеху те же слова, которые когда-то сказал отцу: