На испытаниях присутствовал уже устоявшийся состав плюс Петины братья Демьян и Артем. Стартовать решено было от территории завода, так как это была самая высокая точка Красного, правда заводской холм был пологим, но Петр это предусмотрел и снабдил свой дельтаплан крепежом для каната, потянув за который можно было придать планеру большую скорость на старте.

— Ну что ж, юный Икар, счастливого полета, — напутствовал Петю Вениамин Альбертович, пожал парню руку, а потом что-то пробормотал и сплюнул через плечо.

Петя был сосредоточен и беспокойства не выказывал, только на верхней губе проступили капельки пота.

— Начнем, — подал он команду, застегнул крепежные ремни на плечах и поясе, поднырнул в треугольную раму дельтаплана, поднял его, Демьян и Артем уже спустились ниже по склону и держали в руках натянутый канат.

— Поехали!

Петя побежал, насколько можно было бежать с таким грузом в руках, братья бежали тоже, со всех сил натягивая канат. При такой скорости они едва ли могли обогнать пешехода, но когда уже казалось, что ничего не выйдет, вдруг налетел встречный ветер и дельтаплан, хлопнув надувшейся материей крыльев, оторвался от земли. С каждой секундой планер набирал высоту и уже пару минут спустя поднялся метров на тридцать. С неба донесся победоносный вопль. Юля захлопала в ладоши, Демьян и Артем прыгали и плясали, Вениамин Альбертович вытер платком со лба пот.

— Ну вот, — пробормотал себе под нос учитель физики, но Никодим все равно его услышал, — еще один этап позади. Чего, интересно, теперь ему заблагорассудится?

— Известно чего, — отозвался Никодим. — Приделать к дельтаплану двигатель с пропеллером. Уверен, он думает об этом прямо сейчас.

В воздухе Петя провел минут пятнадцать, осторожно отлаживая технику полета, затем сделал плавный вираж и направил дельтаплан в точку, откуда стартовал. Финиш прошел не совсем удачно, у самой земли Петя слишком задрал нос, планер на мгновение в воздухе завис, дав возможность наблюдателям затаить дыхание, и опрокинулся. Лопнула рама, сложилось крыло. Перепуганные зрители (кроме Юли и Никодима) бросились к потерпевшему, но Петя, барахтаясь в крепежных ремнях, смеялся и признаков травмирования не выказывал. Как только его освободили от ремней, он схватил Цандеровского за руку и возбуждено протараторил:

— Вениамин Альбертович! Планер в полете ведет себя отлично! Управляемость прекрасная! А это — больше, чем половина дела! Осталось то всего ничего — шасси с сиденьем и двигатель! Я такую схему в «Технике молодежи» видел!

Демьян и Артем смотрели на брата с восхищением, Альберт Вениаминович крякнул и покосился на Никодима, тот улыбался.

В момент, когда Петя поднял в небо свой дельтаплан, поэт Барабанов встал из-за стола, на котором лежала рукопись его эпохальной поэмы, чтобы размять затекшую спину и дать мыслям возможность собраться воедино. Текущая глава зашла в тупик, слова, будто тараканы при свете внезапно зажженной лампы, попрятались от Кондрата Олеговича, расползлись по потайным щелям сознания, и поэт Барабанов не видел никаких способов вернуть над ними контроль. Творческий кризис продолжался уже несколько дней, и Барабанов все глубже погружался в депрессию.

Кондрат Олегович пару раз прошелся по кабинету, затем приблизился к окну и порывисто отдернул тяжелую портьеру цвета сапфира. А там… в толще гнойно-желтого неба, колышущегося от жары, а потому словно кипящего на пламенных всполохах алого горизонта, над черной стеной тайги, мимо закопченной пятерни заводских труб, невозмутимо парило, словно призрак детских мечтаний, темно-зеленое треугольное крыло. Барабанов смотрел на дельтаплан во все глаза, и казалось ему, что это сам он летит над крышами красного города, над обыденностью пешеходной действительности, мимо каждого прожитого года, назад — в прошлое, в юность, в детские грезы, где полет был возможен даже без крыльев… Ошеломленный нахлынувшими воспоминаниями, Кондрат Олегович порывисто отошел от окна, схватил аккордеон и тут же озвучил вонзившиеся ему в сердце мелодию и слова:

— Вот я надену два крыла и ближе ты-ы-ы-ы,

и бли-и-и-и-же ты-ы-ы-ы…

Меня любовь оторвала от суеты-ы-ы-ы,

от суеты-ы-ы-ы…

Пусть людям крыльев не дано, но так легко-о-о-о-о…

мо-о-о-и-и-им пле-е-е-ча-а-а-м

уже зовет меня в поле-о-о-о-т

мой дельтаплан,

мой дельтаплан…

Кондрат Олегович так же быстро прервал песню, как ее начал, положил подбородок на притихший инструмент, грустно повторил: «меня любовь оторвала от суеты», и вспомнил вдову Сидорову, которая на старости лет выжила из ума, и решила связать свою судьбу узами брака с учителем химии Аметистовым (и это в ее то без малого пятьдесят лет!), а потому навеки распрощалась с директором Клуба, запретив ему даже на глаза показываться. Решение вдовы Сидоровой Кондрата Олеговича не возмутило, всего лишь озадачило. Барабанов и сам был далеко не молод — 52 года как-никак, и не думал, что в его годы еще можно помышлять о браке, а тут такой поворот… В общем, все эти посторонние мысли увели Кондрата Олеговича от сочиненной им песни и мелодии, а вскоре он и вовсе о них забыл, потому что рифма про дельтаплан была хоть и приятной слуху, но совсем не подходила для его поэмы.

Несколько лет спустя два других человека — Николай Зиновьев и Эдуард Артемьев, живущие за несколько тысяч километров от Красного и никогда не слыхавшие о существовании Барабанова, напишут эти же самые строки и мелодию, и в исполнении Валеры Леонтьева эта песня станет гимном дельтапланеризму, подтвердив тем самым то, что истинная поэзия и музыка рождаются не в головах композиторов и поэтов, но живут самостоятельно, как отдельные вселенские сущности, а люди с повышенной чувствительностью эти сущности могут улавливать, а уловив — трансформировать в слова и ноты.