О других подробностях жизни семьи неизвестно.

Декабрь, 2008 г.

ПРИБЕЖИЩЕ СЛАБОДУШНЫХ

Стас с Коськой были гарнизонные пацаны. Присмотренные, обихоженные – мать не работала. Одежда, перешитая из отцовской, заштопана, пуговицы на месте. Стрижка – «под Котовского».

Стригла сама. На кухне у окна, замотав старой простынёй. Разболтанная солдатская машинка, скрипя и больно прихватывая за ушами, пробивала просеку за просекой, оставляя уступы лесенкой.

– Ну, мам… хватит… Больно же! – дёргался на табуретке «клиент».

Мать стукала согнутым пальцем в выстриженную полосу, «клиент» замолкал, и, изнывая под простынёй, нетерпеливо ворошил босой ногой кучки волос.

А первый, отстрадав своё, уже тёр хозяйственным мылом круглую, в боевых отметинах б о шку. Вокруг расплывалась мыльная лужа.

На лысой голове кепка, свободно проваливаясь, застревала на оттопыренных, тщательно промытых – мать проверяла! – ушах, травмируя свежие, саднящие раны.

Кепки-восьмиклинки, с пипкой по центру, мать шила из остатков старой шинели, которая пошла ей на зимнюю поддёвку под пальто. В козырёк вставляла – для жёсткости – куски целлулоида от старого отцовского планшета. Таких кепок не было больше ни у кого в гарнизоне. Ходили в них чуть ли не до зимы.

Учились братья на твёрдую четвёрку.

– Могли бы лучше, не тупые, – считала мать, но проверять уроки ей в голову не приходило. А вот за прогулы драла обоих, меньшего – в назидание.

У других матери отходчивей. Пожалуется училка – тут же и забудет, или поругает, для воспитания. А она – идёт с родительского собрания, по походке видно, что их ждёт… Высмотрят из-за угла, допоздна прошлындаются и – крадочкой… Куда там! Не прошмыгнёшь. Молча, деловито: хрясь одного, хрясь другого… Портупея отцова, верёвка бельевая, что под рукой есть.

Отец сидит за столом, хохочет. Мать выпустит пары, присядет, запыхавшись, и тоже рассмеётся:

– Хороши! Засранцы твои… – Но что было на собрании – молчит.

А он и не спрашивает: отлупцевала, значит, за дело. Тщеславия материного у него не было.

– Четыре – это же «хорошо», – рассуждал он. – Прогулы – другое дело… дезертирство.

За Таракановкой, речкой-говнотечкой, жил своей жизнью, убогой и беспросветной, рабочий посёлок кирпичного завода. Бараки, сараи, уличные сортиры, зловонные помойки… В этих клоповных бараках ютились женщины с пацанвой. Дети росли злыми, вороватыми: вечно голодные – безотцовщина, матери за гроши горбатятся. У гарнизонных, как-никак, отцовский аттестат, паёк. А сытый голодному…

Начиналось на футбольном поле.

Барачные ставили условие – играть на «шамовку». Если отказывались – задирались, насмехались: а-а, забздели, вояки! Кто ж стерпит…

А проигрывали – опять драка.

И каждый раз – до полной победы или позорного бегства с поля брани, как сложится.

– От, босота подзаборная! – бранилась мать, врачуя раны. – А вы что? Полено… или дрын какой…

– Мать права. Бить в лоб, чтоб глаза заливало. И спиной к спине! – давал установку отец.

В причины драк они не вникали.

Появлялись барачные и у гарнизонной бани – «шарить по окнам». Изнутри окна были закрашены белой краской, но только до половины. Так они что вытворяли – по очереди вставали друг другу на плечи, доставали из штанов и, жадно пожирая глазами распаренные женские тела, стучали в стекло.

Зал заходился визгом и воплями. А там – матери, сёстры…

За это били нещадно. Гнали до самой Таракановки, сбивали с ног, топили с головой в вонючей жиже.

…В следующий банный день всё повторялось.

Барачные рано получали половое образование: на их глазах по ночам и белым днём матери принимали солдатню. За котелок каши, за банку тушёнки, буханку хлеба – им же пожрать.

Мишка Каток, одноклассник, по-взрослому сетовал:

– К матери не идут, ироды… Старая стала… Придётся сеструхе.

…Они мстили, как могли.

Случались затишья – на 9-е Мая, в День Воздушного флота. Были и другие дни… Когда бились самолёты, и гарнизон замирал в оцепенении: чей экипаж?..

За похоронным оркестром шли вместе.

Но проходило время, и – от неизжитых обид, по вздорному поводу, а больше по привычке – вновь вспыхивала драка. Снова топот ног, воинственный клич: наших бьют! Сжаты кулаки, прищурены глаза, выдвинуты по-бойцовски подбородки – только не упасть… затопчут.

Братья мигом скатывались во двор и, смешавшись с толпой, неслись к пограничной говнотечке.

Мать, застыв у окна с половником в руке, горделиво провожала взглядом:

– Хороши!

…В драках они никогда не подличали, исподтишка не подлавливали, ногами упавших не крушили – ведь не немцы же они… Жалко.