Яшка Столб принёс как-то кастеты: отец отобрал в казарме. Повертели бандитское оружье, переглянулись.

– Берите, мудаки! Вас жалеть не станут, знайте.

Они знали – б ошки-то пробиты не раз… Но кастетов не взяли.

«Что это было, – вспоминал он потом, – благородство офицерских кровей? Или слюнтяйское слабодушие?

Лето проводили в пионерском лагере. Три смены. Гоняли до отбоя в футбол, купались, ходили в походы, шкодничали. Младшие по ночам, в палатах без света, пугали боязливых: «в чёрной-чёрной комнате…» Старшие водились с девчонками.

Будил горн. Строем на линейку. Строем в столовую. Дежурный сожрал чьё-то масло – в тихий час ему устраивали «велосипед». Или лупили. То же – за обоссанную постель.

В праздники и на родительский день устраивали концерт: отрядная песня «Взвейтесь кострами…», пирамида «Звезда» на сцене. После – матч, заплыв.

У Коськи тяга была к командирским должностям: звеньевой – лычка, председатель совета отряда – две… В совет дружины ещё не дорос.

А власть-то какая!

– Смирно! Шагом марш! – и все – шагом марш. А куда? Куда прикажут.

Дисциплину соблюдал строго: отбой, значит, ша! Никаких «чёрных». Галстук на ночь не снимал.

Стасу больше по душе – походы, костры, приключения…

В каждой смене пропадал кто-нибудь из малых. ЧП! В лагере переполох – ищут вожатые, ищут начальники… А находит каждый раз он, Стас. Целую смену потом ходит героем – купается, когда захочет, и режим для него не указ. Пионерки, что посмелее, норовили заманить под вечерок – целоваться.

…Потом раскрылось – сам эти «пропажи» организовывал.

Стас был «заказной», а Коська – залётный, случайный, мать говорила. И любила их – по-разному. Может, оттого с годами они стали чужеватыми…

А пока держались друг друга. После отбоя иногда встречались коротко. Стас приносил брату припасённое – печенье, пряник ли мятный – от полдника.

– В следующей смене буду звеньевым!.. – споро жуя, докладывал Коська о продвижении по службе.

Расходились, так и не признавшись, что скучают по дому.

В родительский день, заросшие, немытые, встречали мать. Уплетая домашние пирожки, перебивая друг друга, рассказывали лагерные истории.

Как бы невзначай оглаживала она худые спины, бегло шарила в волосах – не завелось ли чего?

– Ну, мам… Что мы – маленькие? – уворачивались, когда мать незаметно от посторонних стригла ногти, мазала зелёнкой болячки.

Она молча улыбалась, будто тоже стеснялась больших, отвыкших от неё, сыновей. И всё заглядывала, заглядывала в глаза… Забрать что ли?

Но наступало время отъезда и, скрепя сердце, оставляла. Отодвинув от себя, неловко, боком, влезала в автобус, отворачивалась – скорей бы уж…

Коська незаметно, из-за пазухи, поедал притыренные «Кавказские».

– Успеешь… – пинал его Стас.

– … Как на срочной службе – первый год мамкина титька снится, – утешал её отец. – Потом проходит.

Давно это было…

И зачем сейчас вспомнилось: ещё молодые морщинки матери, светлыми лучиками разбегающиеся от глаз, торчащая шпилька – вот-вот коса упадёт, зелёнка на указательном пальце… Броситься бы к автобусу, окликнуть:

– Выходи, мам! Мы тебя до электрички проводим. Да, Коськ?

Мать от неожиданности рассмеялась бы и… вышла. И они, болтая и беспрерывно хохоча обо всём, шли бы до станции… Целых два часа ещё были бы вместе!

Потом она рассказывала бы всем: а мой-то, Стаська…

…Но не шагнул к автобусу, не окликнул. Смотрел мимо и томился: когда же тронется?..

…Под полосатым, в засохших потёках, матрацем топырится слой вонючего поролона. Превозмогать боль и вонь не хватает терпения, он встаёт и бредёт по бесконечному ночному коридору. Из раскрытых палат слышатся стоны и сонное шепотанье.

За окном курилки, за административным корпусом – шоссе. Светящаяся цепочка огней. Совсем близко отстранённая жизнь остальных людей. Они спешат по мокрому асфальту, нетерпеливо сигналят, обгоняют друг друга. За огнями, за мельтешением «дворников» им не видна больница, не слышны стоны… «Не спешите, ребята! – хочется крикнуть в окно. – Ходите пеши, по травке».

Накурившись до рыжих мух в голове, пристукивая костылями, он минует затемнённый сестринский пост. Неспокойная сестра, не подымая головы от подушки, как в полусне, шепчет: