– Болит, милок? Может, спиртику? И ко мне, под одеяльце…

Он останавливается.

– С меня толку-то… под одеялом… – сипит прокурено. – Давай димедролу. Двойную.

Сестра зажигает свет, встаёт, вздыхая, с кушетки.

– Какой мне толк, милок? Я же милосердная сестра… Сколько вас на своём веку…

Вжавшись потным лбом в подушку, он беззвучно трясся в ознобе.

– Ну, чего сопли-то… – ругнул себя и вдруг почувствовал, как на пульсирующий затылок легла лёгкая прохладная ладонь.

Он повернул лицо.

Пустое небо в окне перечеркнула ночная птица. Взмыла, перевернулась в верхней точке и исчезла.

Июль 2009 г. – апрель 2010 г.

ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Вышли на станции Лихославль.

Шофёр долго, вприщур, всматривался в их лица, глянул с горькой усмешкой на пожитки и, поминая, быть может, «…от тюрьмы да от сумы...» кивнул:

– Залазь!

Долго ехали в кузове самосвала, перекатываясь от борта к борту, обдирая руки комьями застывшего раствора. Дорога в залитых колеях петляла меж болотистых низин, перелесков и заброшенных, бесхозных полей. Наконец, на взгорке показались строения: покосившаяся силосная башня, машинный двор.

У поворота шофёр притормозил:

– Дальше не могу. Вам – туда, – махнул он.

И они пошли, выдирая из вязкой глины затёкшие ноги. Неожиданно за спиной послышалось бойкое тарахтенье. Тракторишко глядел чуть живым. Всё на нём тряслось, бренчало. В кузове подпрыгивали сваленные запчасти. Казалось, вот-вот отвалятся и колёса.

Из раскрытой кабинки высунулся скуластый парень, и снова они услышали:

– Залазь!

– Нам бы до С...ки...

– В курсе, – улыбнулся парень и, сбросив с сиденья громыхнувший ящик, добавил, обращаясь к Александре: – Прошу в салон.

Аркадий поместился в кузове.

Трактор рванул вперёд. Грязь фонтаном брызнула из-под колёс. Парень продолжал улыбаться. Видно было, что ему хочется поговорить, расспросить.

У очередной свёртки трактор встал. Посерьезнев, тракторист как на ученьях, дал направление марш-броска:

– Прямо. Километра четыре. Речку перейдёте – лес. Туда не надо. Слева берёзовая роща, а с ней в обнимку – ваша С…ка. Лесовуха мы её зовём. А то – стемнеет... Чтоб не плутать. Фонарей-то нет, электрицкая сила! – Парень хохотнул на прощанье. – Ну, счастливо вам...

Трактор с подскоком, как хромой петух, дёрнулся и, пыхнув сизым дымком, стал удаляться.

Они переглянулись. Обоим, наверное, представилось, что парень спешит домой. Жена ждёт услышать знакомое тарахтенье – не поломалась бы в дороге плохонькая «Беларуська». Она, Маруся, с ясными серыми глазами, или Катерина, чернобровая, скуластенькая, уже и баньку истопила, и обед-ужин в печи. Дух пирогов за версту...

Где же ты, милый? Заждались…

…В поздних сумерках потянуло близкой прохладой, донеслось тихое журчание. Вот и речка. На том берегу, справа, темнел лес – «туда не надо...» Где-то тут и мост...

Они спустились к реке и, скинув обувь, вошли в воду. Хорошо после долгого пути опустить усталые ноги в освежающие струи, умыть лицо. Оглядевшись, увидели неподалеку лошадь, запряжённую в телегу. Стоя в воде, она неслышно пила.

– Прохожие? – заметила их возница. – Мостом не идите, разобрат… Бродом. А то, садитесь, сейчас она надуется… Пить – верблюд, а в телеге идить – коза... Вы, ходуны дальние, чьи будете? В С…ку или дальче? К Култыгину? Воно как... – протянула она. – Схоронили Култыгина-то... Ещё по весне. Воды-ы в могиле... Поплыл Николай Егорыч, царствие ему... Как помер – и всё: место свободно. Да кто ж сюда пойдёт? Апостол Павел? Ни! – Застеснявшись неожиданного многословья, старуха потянулась с передка, погладила лошадёнку: - Ну, будешь идить, коза косожопая?

Лошадь, наконец, подняла голову, покосилась блеснувшим в темноте глазом и тронула.

Дорога от речки шла на подъём. Под колёсами захрустел гравий. Аркадий спрыгнул, и стал толкать повозку, помогая лошади. Александра тоже слезла. Молча шла рядом, держа, как ребёнок, его руку.

Силуэтами домов, кронами деревьев наверху угадывалась деревня. В окне ближней избы робко загорелся свет.

– Вот мы и дома, – со значением, построжавшим голосом молвила старуха. – Ваша изба последняя. А мне – направо… Что надо – спр о сите... Корина я, Елизавета. С богом, – перекрестила их в спину, вздохнула и легонько пошевелила вожжи: – Идить будешь?

Отделившись от забора, на голос подошёл одинокий житель.

– Култыгина? Пошли-те… А то… собаки, мать их…

Когда свернули по проулку, мужик вдруг остановился, икнул:

– Так он же… того… А дом – вон он, крайний.

В доме стоял застарелый дух самосада, печной золы и сырого тлена.

Александра, свернув куртку под голову, как была, повалилась, на коник. Проваливаясь в сон, успела шепнуть:

– Дома-а-а...

Аркадий ещё долго сидел на крыльце, курил, вслушиваясь в ночные звуки леса, в сонное дыхание деревни.