– Выходит, что так… – кивнул Никита.

– То есть кто-то где-то решил, что я, Иван Петрович Малышев, каким-то макаром попаду в тот самый ноябрь сорок третьего и немецко-фашистских оккупантов там и порешу? Так?

– Так, наверное, – подтвердил Никита.

– И выходит, что как бы я ни старался, как бы под пули не лез, а все равно живым останусь и предназначение выполню, – заключил Малышев. – Я все правильно понимаю?

– Не-а… – вмешался Дуглас, который вроде как дремал, но, оказывается, все слышал. – Не выходит.

– Это почему?

– А потому, – сказал Дуглас, – что те немцы и те повстанцы вроде как обречены были, но не на то, чтобы ты их убил, а на то, чтобы погибнуть. Может, их там дальше по дороге засада ждала. Или мина. А вы их перехватили минут за пять или десять до смерти и убили. История осталась прежней, а у нас появилось четыре с половиной миллиона ваших советских рублей.

– А-а… – протянул Малышев. – То есть ни товарища Ленина не спасти, ни Кирова…

– Точно. Убить минут на десять раньше – пожалуйста. Ты, надеюсь, никогда не мечтал застрелить Кирова? – поинтересовался Дуглас.

– Пошел ты…

– Уже в пути, – усмехнулся американец. – Я как раз собирался искупаться. Знаешь, чего мне не хватает, друг Иван? Пары симпатичных девочек. Без комплексов. Двух девочек на первое время мне бы хватило. А тебе?

Не дожидаясь ответа, Конвей вскочил на ноги и побрел, увязая в песке, к воде. По дороге он стаскивал с себя одежду.

– Не ломай себе голову, – посоветовал Таубе. – Если бы была хоть какая-то возможность изменить прошлое, вермахт уже промаршировал бы по Красной площади, а я получил бы надел земли в Крыму и сотни две работников.

– Хрена тебе, а не Красную площадь, – дежурно ответил на дежурную подколку Малышев. – Не могли вы Москву взять. Это тебе мерещится, это ты в плену – в нашем плену – мозги себе отморозил.

Таубе любил к месту и не к месту поминать великий Третий рейх, вздыхать, что чертов Гитлер не дал генералам выиграть и что лучше солдат, чем солдаты ваффен СС, нет, не было и не будет.

Поначалу, пока не привык, Малышев дважды в драку бросался и был бит штурмбаннфюрером до беспамятства. Придя в себя на второй раз, Малышев молча встал и, не говоря ни слова, въехал немцу по голове тем, что первое подвернулось.

Получив по голове дощатым ящиком, немец вырубился, а когда пришел в себя, потребовал дуэли по всем правилам. Из пистолетов. До смерти.

Малышев усмехнулся и врезал еще раз вовремя подвернувшейся доской поперек живота.

Потом они помирились и даже поладили, но время от времени Таубе надевал вдруг маску недобитого фашиста.

– В ставке Гитлера – все малахольные, – сказал Ставров. – Абсолютно.

– Да? – оживился Рихард. – А ты с ними встречался?

– Не имел удовольствия.

– А я встречался.

– Прямо со всеми? И с Гитлером? – прищурился Малышев.

– С Гитлером – нет. Не пришлось. Должен был, но Адольф был занят. А вот Генрих… Этот вместо Гитлера со мной встретился.

– Какой Генрих?

– Гиммлер, какой еще? – Таубе почесал подмышку. – Он мне Дубовые листья в сорок четвертом к кресту вручал. Должен был Гитлер, но был занят, а Гиммлер…

– Как раз свободен, – подхватил Ставров.

– Представь себе! – с вызовом произнес немец.

– Ой, кричит, сам Рихард Таубе, штурмбанфюрер СС ко мне в гости приехал, – запричитал Малышев, решив, что Таубе шутит. – Чем же мне его угостить да чем приветить? Куда спать положить? И так суетится, суетится… Жену свою гоняет, детей за водкой погнал.

– Жену я его не видел. И детей – тоже. Эсэсманом еще не был, был гауптманом. И встретился он со мной не сразу, на следующий день только. Но когда встретился – награду вручил и за стол к себе пригласил, – Таубе поднял указательный палец. – И картошку, между прочим, подали чищеную, а не в мундирах. В знак уважения.

– Ну ты, Рихард, даешь! – захохотал Малышев. – В мундирах? Гиммлер? А не генералы, часом, картошечку чистили тебе?

– Мне – не знаю, а вот каждый для себя картошку чистил самостоятельно, что генерал, что обер-лейтенант. Нас поселили в гостевых вагонах его поезда, там все и происходило… – Таубе встал, отряхнулся. – И знаешь, что, Иван?

– Что? – все еще смеясь, спросил Малышев.

Картина – немецкие генералы, чистящие себе картошку, не вынимая моноклей из глаз, – веселила Малышева необычайно.