И Джордж не заглянул, хотя ему, наверное, доложили.

Конечно, доложили. Джорджианна сама посылала горничную.

А раньше он всегда приходил и сидел у кровати, иногда читал вслух, смешно запинаясь и перевирая слова… с этой мыслью Джорджианна заснула. И проснулась от ощущения присутствия. Лорд Фэйр стоял у кровати, глядел, и выражение лица его было престранным.

Увидев, что Джорджианна открыла глаза, он спросил:

— Как ваше самочувствие?

— Благодарю. Уже лучше.

Кивок. И сухое, отстраненное:

— Возможно, для тебя лучше будет покинуть Сити. Скажем, отправиться на воды…

— Нет! — Джорджианна не позволила договорить. — Я останусь. Я обещала… обещала Эмили свою помощь. Ко всему будет весьма неразумно игнорировать приглашение Ее Величества.

— Ах да, конечно, как я мог забыть о бале. В таком случае, не смею вас больше тревожить, — поклонившись, Джордж удалился.

Леди Фэйр удалось не заплакать. Она позволила себе немного полежать, слушая бессмысленную трескотню личной горничной, которая вдруг решила заполнить неловкую паузу. Затем Джорджианна решительно велела девице убираться, и та не посмела перечить.

Наступившая тишина была оглушающей, даже пламя в камине горело бесшумно, только где-то в стене стрекотал сверчок.

Смеялся над участью глупенькой Джорджианны.

Леди Фэйр села в постели. Стянула чепец, пальцами выдрала ленты из кос, и сама косы расплела. Мизинцем выскребла из носу кровяные сгустки. Продышалась. Встала.

Подошла к шкафу.

Окинув внимательным взглядом содержимое, леди Фэйр принялась вытаскивать шляпные коробки одну за другой, бросая их на пол. Николь вертелась под ногами и скулила, требуя ласки, но в кои-то веки своего не добилась и обиделась. Она села в шляпку из итальянской соломки и заскулила…

Добравшись до задней стенки шкафа, леди Фэйр сняла навесную панель и вытащила шкатулку. Вернувшись к столику Джорджианна тщательнейшим образом протерла шкатулку от пыли, после чего некоторое время разглядывала, но в конце концов, решившись, откинула крышку.

Внутри, почти сливаясь с черным бархатом подложки, лежал прадедов шотландский пистолет.

Джорджианна никому не позволит смеяться над собой.

Фло почти дошила платье. Жесткие пальцы ее мяли ткань, расправляя и натягивая, проверяя крепость шва, хотя никакой надобности в том не было. Однако работа эта помогала Фло отвлечься от мыслей и сомнений, что час от часу крепли.

Вот навощенная нитка обмоталась вокруг мизинца, растянулась и треснула, выпустив распушенные хвосты, которые Фло ловко скрутила узлом. Лишнее — откусила.

— Встань, — велела она, и девчонка, до того моменту сидевшая тихо-тихо, поднялась. Также послушно она сняла измаранное платье и надела новое.

Оно сидело замечательно.

— Вы очень хорошо шьете, мисс…

— Миссис, — поправила Фло, поворачивая девчонку. Сердце ухало: грех! Великий грех она, Фло, творит. И пусть натворила уже многое, но этот…

А чего ей делать? Бежать? Вон, Алоизия попробовала бежать, и чего теперь? Теперь все газеты только и орут, что про второе убийство. Про Мясника и того позабыли.

— Белые или розовые? — спросила Фло, вытаскивая из корзинки ленты. Девочка задумалась, наморщив лобик, потом решительно ткнула пальцем в розовые. Пожалуй, правильно. Белое с белым сольется, а розовое — красиво будет.

Об этом думать надо. И только об этом.

И о бусинах стеклянных, которые поверх лент нашить предстоит. И о шляпке. И о перчатках. И о чулках, купить которые он, естественно, не подумал.

А не надо думать о подвале под больницей Святой Бригитты. И о том, что в этот самый момент он тоже занят, собирает одна к одной высеребренные косточки-детали, создает скелет будущей куклы. После разожжет спиртовку, смешает в толстостенной чашке осколки белого стекла и кобальтовой смальты, и будет калить, пока не получить густо-синий, нарядный цвет.

Бусы отливал молочно-белые, но каждую расписывал.

Он сумасшедший. Бежать надо…

Скрипнула дверь, и мысли о побеге исчезли. Фло дернула подол, проверяя, крепко ли пришит, и приказала:

— Раздевайся. И ты тоже. Где только тебя носит? — Фло с удовольствием позволило страху и гневу выплеснуться на супруга. Это он виноват! Он проигрался, попал под суд, а после на каторгу. Он оставил Фло один на один с кредиторами, каковым плевать было, что по закону с Фло взять нечего.

Взяли без закона.

И брали, пока не появился тот, кто предложил помощь. Он сдержал слово и даже вернул Эгинсона. Он заслужил право на верность.

Фло с яростью вонзила иглу в ткань и та, пройдя насквозь, вошла в палец.