очевидностью".

Читатель нашего издания не должен забывать об этом ни на минуту.

Причины "несогласия" перевода Анненского "с подлинным Еврипидом" были

разные. Вопервых, те издания греческого текста, с которых делал сто лет

назад свои переводы Анненский, уже не могут считаться достаточно

удовлетворительными: многие места в наши дни читаются и понимаются по-иному.

Во-вторых, стиль Еврипида - монументально четкий, сжатый, связный, логичный,

как и у других аттических трагиков, - не всегда вязался с его представлением

о Еврипиде, и он начинал украшать его собственными средствами -

эмоциональными эпитетами, прерывистыми интонациями, красивыми словами, порой

нарочито анахроничными (герольд, девиз, вуаль и проч.). В-третьих, Анненский

лишь условно передавал стиховую форму подлинника: в монологах и диалогах он

переводил греческий "ямбический триметр" русским (более коротким) 5-стопным

ямбом, избегал передачи маршевых анапестов (важных в трагедии), очень

свободно передавал непривычный русскому читателю ритм хоровых партий, не

всегда соблюдал симметрию строф и антистроф, изредка вводил рифму, которой

античность не знала. От этого его перевод получался гораздо многословнее

подлинника: на десять строк Еврипида у Анненского обычно приходится 12-13

строк перевода, это видно по нумерации на полях в нашем издании,

соответствующей подлиннику, а не переводу. В-четвертых, наконец, он целиком

от себя вписывал в текст Еврипида сценические ремарки, декораторские и

режиссерские, руководствуясь только вкусами и представлениями своего

времени: они должны были изображать не античную сцену, а идеальную сцену,

будто бы "предносившуюся воображению поэта" (по изысканному выражению Ф. Ф.

Зелинского).

Чтобы сквозь эту толщу стилистических деформаций читатель мог

представить себе то, что действительно видел и слышал афинский зритель

Еврипида, напомним, как выглядел греческий театр. Он располагался под

открытым небом, ряды зрительских мест шли полукругом (обычно по склону

холма), вмещая 20 - 30 тысяч человек. Представление происходило внизу, на

круглой площадке - орхестре ("плясовое место") с алтарем посредине. В

представлении участвовали хор и только три актера, так что каждому обычно

приходилось играть несколько ролей (предположительное распределение ролей

между тремя актерами Анненский размечает в списках действующих лиц цифрами

I, II, III). Позади орхестры единственной декорацией служила стена палатки

("скены") с тремя дверями, в которой переодевались актеры; к ней вело

несколько ступеней. Обычно она была расписана как фасад дворца или храма.

Если актер выходил из средней двери, это значило, что он - царь или вождь,

если из боковой - то лицо низшего ранга. Если актер входил на орхестру

слева, это значило, что он пришел из ближних мест, если справа - то с чужой

стороны. (Анненский не забывает упоминать об этом в ремарках.) Актеры играли

в больших масках и в условных пышных одеждах - для царя, для служителя, для

женщины, для человека в трауре и т. п.; это позволяло различать их издали,

но никакая мимика в масках, конечно, была невозможна. Содержание пьесы было

зрителям заранее неизвестно, поэтому начиналась трагедия монологом или

диалогом, сообщавшим зрителю предысторию разыгрываемой мифологической

ситуации. Эта начальная сцена называлась "пролог"; затем на орхестру вступал

хор из 15 человек с "корифеем" (предводителем) во главе; вступительная песнь

хора называлась "парод". Корифей иногда подавал реплики актерам, остальные

хоревты только пели и плясали. Действие представляло собой чередование

монологических и диалогических сцен ("эписодиев") с песнями хора

("стасимами"); Анненский называет эписодии "действие первое" и т. д., а

стасимы - "первый музыкальный антракт" и т. д. Песни хора состояли из

попарных "строф" и "антистроф" на один и тот же мотив и с одинаковыми

движениями; изредка строфам и антистрофам предшествовал "проод", а в

середине песни пелся "месод". Иногда песни пелись и актерами, особенно в

"коммосах", сценах оплакивания, - соло ("монодии") или в диалоге с хором;

Еврипид особенно славился такими жалобными ариями. Заключительная сцена -