Я жил в небольшой коммунальной квартире. Работал с горшком, и ночник мне светил,

Но я был дураком и за свет не платил.

Я грыз те же книжки с чайком вместо сушки, Мечтал застрелиться при всех из Царь-пушки, Ломал свою голову в виде подушки.

Эх, вершки-корешки! От горшка до макушки Обычный крестовый дурак.

— Твой ход, — из болот зазывали лягушки.

Я пятился задом, как рак.

Я пил проявитель, я пил закрепитель,

Квартиру с утра превращал в вытрезвитель,

Но не утонул ни в стакане, ни в кубке.

Как шило в мешке — два смешка, три насмешки Набитый дурак, я смешал в своей трубке И разом в орла превратился из решки.

И душу с душком, словно тело в тележке,

Катал я и золотом правил орешки.

Но чем-то понравился Любке.

Муку через муку поэты рифмуют.

Она показала, где раки зимуют.

Хоть дело порой доходило до драки —

Я Любку люблю! А подробности — враки.

Она даже верила в это сама.

Мы жили в то время в холерном бараке — Холерой считалась зима.

И Верка-портниха сняла с Любки мерку —

Хотел я ей на зиму шубу пошить.

115 Иногда автор называл эту песню «Исповедь весеннего рака».

Но вдруг оказалось, что шуба — на Верку. Я ей предложил вместе с нами пожить.

И в картах она разбиралась не в меру — Ходила с ума эта самая Вера.

Очнулась зима и прогнала холеру.

Короче стал список ночей.

Да Вера была и простой и понятной,

И снегом засыпала белые пятна,

Взяла агитацией в корне наглядной И воском от тысяч свечей.

И шило в мешке мы пустили на мыло. Святою водой наш барак затопило.

Уж намылились мы, но святая вода На метр из святого и твердого льда.

И Вера из шубы скроила одьяло.

В нем дырка была — прям так и сияла. Закутавшись в дырку, легли на кровать И стали, как раки, втроем зимовать.

Но воду почуяв — да сном или духом —

В матросской тельняшке явилась Надюха.

Я с нею давно грешным делом матросил, Два раза матрасил, да струсил и бросил.

Не так молода, но совсем не старуха, Разбила паркеты из синего льда.

Зашла навсегда попрощаться Надюха,

Да так и осталась у нас навсегда.

Мы прожили зиму активно и дружно.

И главное дело — оно нам было не скучно. И кто чем богат, тому все были рады.

Но все-таки просто визжали они,

Когда рядом с ритмами светской эстрады Я сам, наконец, взял гитару в клешни.

Не твистом свистел мой овраг на горе.

Я все отдавал из того, что дано.

И мозг головной вырезал на коре:

Надежда плюс Вера, плюс Саша, плюс Люба

Плюс тетя Сережа, плюс дядя Наташа...

Короче, не все ли равно.

Я пел это в темном холодном бараке,

И он превращался в обычный дворец.

Так вот что весною поделывают раки!

И тут оказалось, что я — рак-отец.

Сижу в своем теле, как будто в вулкане.

Налейте мне свету из дырки окна!

Три грации, словно три грани в стакане.

Три грани в стакане, три разных мамани,

Три разных мамани, а дочка одна.

Но следствия нет без особых причин.

Тем более, вроде не дочка, а сын.

А может — не сын, а может быть — брат,

Сестра или мать или сам я — отец,

А может быть, весь первомайский парад!

А может быть, город весь наш — Ленинград!..

Светает. Гадаю и наоборот.

А может быть — весь наш советский народ.

А может быть, в люльке вся наша страна!

Давайте придумывать ей имена.

Январь 1986 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: Х.Г.С., 1997)

Всё будет хорошо

Как из золота ведра каждый брал своим ковшом Всё будет хорошо

Ты только не пролей Страшно, страшно А ты гляди смелей Гляди да веселей

Как из золота зерна каждый брал на каравай Всё будет хорошо Велика казна Только, только

Ты только не зевай, бери да раздавай

Но что-то белый снег116 в крови Да что-то ветер за спиной Всем сестрам — по любви Ты только будь со мной Да только ты живи

Только не бывать пусту

Ой да месту святому