Конечно, помирились. Но, как никогда, тяжело было прощаться. Для меня сейчас ничего больше не существует, кроме моей любви. Вероятно, все это очень мерзко со стороны.

Вероятно, когда-нибудь мы оба вспомним вчерашний день. Что было — я по обыкновению передать не сумею. Была у Юрия, Андрей пришел в двенадцатом часу. С Юрием до чего-то договорились. До чего — трудно сказать. Он говорил о том, что он, Юрий, человек изломанный, подорванный и т. д. А я ему, что в жизни нет ничего (почти?) непоправимого, и что я его починю и сделаю счастливым. Потом пришел Андрей. А на обратном пути Юрий мне говорит: «Ирина, неужели же ты победила?» «Конечно». «Откуда у тебя такая сила? Ведь ты для меня преобразила мир, ты меня поколебала в самых основах. Я не верю, что смогу быть таким счастливым». Очевидно, с ним происходило нечто вроде того, что со мной 13-го.

Вчерашний день нельзя обойти. В понедельник я забыла в Институте перчатки. Обнаружила это только тогда, когда шли с Юрием от Porte de St.Cloud. А тут каникулы. Значит, надо назавтра ехать. И конечно, уговорились встретиться смотреть иллюминацию на Place du Palais-Royal.

Встретились и пошли бродить по Парижу. Сначала на Cite, потом я его привела на Pont-Neuf, к статуе Генриха IV, на то место, где я оттолкнула Ладинского… настроение было другое. Пошли затем мимо Лувра, по Rivoli на Palais-Royal, к иллюминации. Конечно, опоздали, пошли на Concorde (все наши любимые места), подошли к обелиску и целовались. «Я хочу, девочка, чтобы тебе также хорошо было со мной, как мне с тобой». Оттуда пошли на Madeleine, там теперь елками пахнет, оттуда на Оpera, оттуда к Lafayette, там сели в метро, а на Porte de St.Cloud — в трамвай. Доехали до места и пошли пешком. Настроение было замечательное. Париж так красив. И оба были счастливы. Прощались у двери. И опять — страсть ударила в голову. Впрочем, состояние у нас обоих было одинаковое, и я даже сказала что-то насмешливое и злое по этому поводу. Прощаемся. Он целует мне губы, глаза, волосы, руки, пальто, ноги. Он обезумел. Я закрываю лицо руками, что-то лопочу: «Юрий, милый, уходи, уходи… я не выдержу», «Ну, как я могу уйти? Радость моя?!» Я обнимаю его шею и чувствую, что никакая сила не оторвет меня. Последним усилием воли открываю дверь, целую его и вхожу. Долго не поднималась по лестнице, вижу сквозь стекло его силуэт. Наконец, ухожу. Снимаю шляпу, зажигаю огонь, проходит минут пять, — и открываю окно на лестнице. Он все стоит под окном. Я знаками говорю ему: «Уйди!» Он долго стоит, потом уходит. А я, совершенно обессиленная, стою в окне…

Это было вчера. Сегодня я обещала к нему прийти. И не пришла. А так много надо было сказать по поводу вчерашнего и, главное, услышать, что он скажет. Ведь так больше нельзя, ведь это уже не радость, эта радость душит, давит, я не выдержу ее! Я сегодня опять проревела весь вечер. Юрий, Юрий! Юрий…Юрий.

Вчера была у Юрия. Ему что-то нездоровилось, хоть и не говорил, но видно было. Очень мне обрадовался. Просидели вечер вдвоем, и в первый раз было уронено неосторожное и жесткое слово «разлука». Кажется, это я сказала: «перед разлукой». И сразу оба стали тихими и серьезными, и страшно стало. И еще он мне говорит: «Ты в прошлый раз назвала меня эгоистом. Я прошлую ночь все думал об этом… Да, ты права. Вот в чем: я нездоров. Может быть, у меня и ничего нет, а, может быть, и есть что-то такое в легких. И эта близость для тебя страшна». Я засмеялась и начала теребить его волосы. «Ну, и позапрошлой ночью ты это придумал?» И потом он несколько раз говорил: «Ты вот смеешься, а ведь это очень страшно. Это самое больное место!»

Обещал сегодня вечером прийти. «Если не буду себя плохо чувствовать», и, прощаясь: «Я завтра, конечно, приду». И не пришел. Неужели — болен?

Юрий у меня был 25-го, весь вечер просидел у меня на полу и читал стихи. А вот — вчерашний день. С утра у меня заседание. Ну, заседание глупое и пустое, писать о нем не стоит. Провожает меня Костя. На Porte de St. Cloud заходим в кафе. Я читаю ему стихи, писать об этом трудно. Я поняла, что была не права только в одном: не так просто. Может быть, только в тот момент он почувствовал, что я ему дорога, что терять меня не так просто. Я никогда не думала, что эта встреча будет такой тяжелой и для меня. Мне бы хотелось записать ее подробно: ведь это последняя встреча… Грустно? Да, было грустно. Грустно было отталкивать от себя человека, кот<орый> был так близок. Было жаль его. Прошлого жаль не было. Оно осталось навсегда красивым воспоминанием. Оно неповторимо, умерло. А он жив, он сидел рядом, он изменился в лице, у него стал другой совсем голос… Его-то не убьешь, не превратишь в воспоминание!.. [33] Он-то будет жить, оставшись где-то вне жизни… Он перечел «Эпилог», попробовал улыбнуться: «Ведь это я могу тебе обратить эти упреки!» «За что?» «А в чем я виноват? Как можно было предотвратить? Устраивать сцены?» И я говорила ему о том тяжелом настроении, о том, как я его ждала, как хотела, чтобы он меня не отдал. Если бы я сказала об этом раньше — была бы еще горечь, а теперь — я говорила ровным голосом, как заученный урок, и чувствовала какую-то фальшь во всем этом. «Ну, что же, Ира? Мне только хочется сказать тебе одно: ты мне писала в одном письме, что будто я смотрю на тебя только как на женщину или как на ребенка. Так вот, верь мне, что ты всегда была для меня, прежде всего, человеком. Я понял, что у тебя громадная и сложная душа… Я знал, что был недостаточно чуток. Теперь мне только остается пожелать тебе счастья». Искренно или нет? «Я плохой человек, Ира, но не настолько, чтобы желать тебе зла». Он проводил меня до Сены. Я молчала. Он изредка ронял фразы. «Сегодня, словно эвакуация какая-то». «А я буду хранить открытку, ту, которую ты мне прислала, Brancas, с такой простой и короткой надписью. Это лучшее, что у меня осталось». Просил написать ему эти стихи. «Сегодня я в первый раз жалею, что я не поэт. Я бы написал простые, человеческие стихи».

Я вот собираю и раскладываю его последние фразы, так бережно, так любовно, стараясь не потерять ни одного слова. Дороги они мне? Да, конечно, дороги, как мне дорого все, что было. Но ведь ни на один момент — это я говорю честно — у меня не было жалости к себе. Да разве может это быть!

Простились у моста. Я шла и оглядывалась. Он смотрел мне вслед. Но даже в том, что я шла и оглядывалась, была какая-то ложь… Мне хотелось написать еще одно стихотворение, простое и человеческое, и не смогла.

Пришла на 10 минут домой и пошла в Медон. Скоро к Юрию приехал отец. Славный старик, немножко не то что жалкий, а выбитый из жизни. Больше, конечно, это по рассказам Юрия создалось такое впечатление. Когда он ушел, я рассказала Юрию о Косте. «Бедная, тебе тяжело!» Он отнесся к этому просто и серьезно. Так, как мне и хотелось.

Скоро пришел Андрей. Вечер провели весело, готовили обед, работали, балаганили, читали стихи. Мне захотелось подразнить Юрия, вот появилось такое желание. И я дразнила — довольно жестоко. Читала отрывки из Ахматовой, кокетничала с Андреем и т. д. Видела, что Юрий начинает злиться, и это меня только подзадоривало. Прощаясь, говорю Андрею: «Ну, зарежет он меня дорогой!». Зарезать не зарезал, а поссорились. Сначала молчали, потом я пристала к нему: «Скажи, отчего ты такой?» Он начал ругать Андрея, что это неуважение ко мне, это какое-то амикошонство [34] , но что больше всего виноват он, он подал повод и т. д. Я три четверти дороги молчала, потом перебиваю его: «Оставь Андрея. Все, что ты говоришь об Андрее, ты хочешь сказать обо мне. У тебя просто не хватает решимости сказать прямо!» «Честное слово, нет! Поверь, что у меня всегда хватило бы решимости» и т. д. Я уже плакала. Конечно, помирились. Несколько раз проходили мимо дома, не хотелось возвращаться с заплаканными глазами. Боялась, что дома третья драма будет. «Бедная моя девочка! Не везет тебе сегодня! И все это Porte de St. Cloud». Может быть, он и прав.

Давно я не писала и очень об этом жалею. Хотя «событий» никаких не произошло.

На Новый год Юрий был у меня. Новый год мы встретили вместе с Арендаревыми, у нас. Я задерживала Юрия. Этот вечер, эту ночь мы были как-то особенно близки. Помню, в той комнате что-то приготавливали; в моей — сидели мы с Юрием, Папа-Коля с Пав<лом> Ивановичем. Юрий сидел боком около стола; я стояла, облокотившись локтями на портфель. В этот момент было столько нежности и любви. Потом мы сидели вдвоем, я читала ему отрывки из этой тетради. Что же еще? Я никогда еще так хорошо и весело не встречала Нового года. Потому что никогда со мной рядом не было такого близкого человека.

Кто мне ближе, Юрий или Мамочка. Надо, наконец, решиться ответить прямо. Кого я больше люблю. На этот вопрос я ответить не могу, это совсем разное. А кто мне ближе? Да, конечно, Юрий. Потому что я никогда и ни с кем не была так откровенна, или, вернее, я не хотела быть такой откровенной, до последних глубин. Это странное явление, этого мне раньше никогда не хотелось. Я даже не представляла и не верила, что это возможно, а теперь вижу, что возможно.

Вчера мы с Андреем прошли Париж по диагонали от Porte de St. Cloud до Porte de la Villette [35] . Это наша давно задуманная прогулка. Настроение было замечательное, день — великолепный, Андрей такой славный. Коротенькая записочка Юрия («от вашего Отелло») еще больше обрадовала. Прошли бодро. Там, в угловом кафе, около Porte de la Villette выпили аперитив, и повез меня Андрей в «Медведь» обедать [36] . Все это было очень весело. С Андреем у меня странные отношения. Он многое видит, об остальном догадывается. Я не скрываю. Я привыкла к нему, и мне пока что странно называть его — Андрей Георгиевич. Юрий говорит, что не любит его. Я этому не верю.