Бор, улыбаясь, кинул в шляпу золотую монету.

– Благодарю, господин, - как и подобает перед благородным, девушка поклонилась.

– Как тебя зовут? – спросил ее Ярр - и услышал в ответ негромкое:

– Яса….

Ярр зачерпнул из кошеля – сколько рука захватила – и бросил в подставленную шляпу увесистую горсть золотых и серебряных монет. И подмигнул ей, не удержавшись, глядя, как удивленно распахнулись зеленовато-серые глаза.

– Благодарю, господин, - актерка склонилась в поклоне. И улыбнулась снова. Не всем – ему одному.

День выдался длинным и хлопотливым, и неожиданное представление на площади словно отодвинулось назад, хотя и не забылось.

Вечерами братья-княжичи принадлежали обычно сами себе. Бывало – носились допоздна по окрестным лесам, просто так – старший сам по себе, а младший – за компанию. Бывало – торчали у окна, глядя на закат, болтая ни о чем или обо всем на свете. Ярр любил эти недолгие часы; на всем свете не было у него ближе человека, чем младший брат.

В распахнутое окно тянуло ночной прохладой, на подоконник, высушенный солнцем, опустилась зеленая ветка. Над крышами домов, над маковкой княжеского терема догорала полоска заката. Ярр сидел на подоконнике и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Уголь в его руках летал по бумаге; обо всем и ни о чем – так всегда бывало в минуты душевного волнения или радости, он просто черкал, не зная, какой штрих будет следующим. И хаос разномастных линий словно вбирал в себя его тоску, тревогу или возбуждение.

– Ты меня прямо пугаешь, - донеслось из глубины комнаты. Бор растянулся на неширокой кровати брата и, закинув руки за голову, созерцал потолок. – За вечер трех слов не сказал. Что случилось-то?

Ярр молчал, не оборачиваясь. В полутьме горела лишь одна свеча. Теплое, едва уловимое ощущение легкой радости и света теплым птенцом поселилось внутри. Так не хотелось разрушать его…

– Расстроился, что ли? – понимающе спросил брат. – Радоваться надо, дурень, - невеста к тебе едет.

– Что? – рассеянно отозвался Ярр.

– Невеста, говорю, едет к тебе. Уже весь двор знает, один ты как деревянный.

– А… да…

Он и забыл про это. Нынешнее утро казалось далеким и ненастоящим. Весь этот день в памяти вставала освещенная солнцем танцующая девушка с рыжими волосами. Рыжая… она почему-то казалась ему светло-бирюзовой, прохладной, как морская вода, как глоток из родника в жаркий день. Ярр улыбнулся.

Какого же цвета у нее волосы? Медный? Золотой? Морковный?

– Покажи? – Бор с любопытством поднялся, остановился у него за спиной. – А… это ведь та актерка, да? Гляди-ка, похоже… Хороша девчонка, правда?

Ярр остановился, вгляделся, прищурившись в полутьме. Да… вскинутые руки, широкий подол, разметанные ветром волосы - в ворохе разномастных штрихов постепенно проступали очертания будущего рисунка.

Постоялый двор на окраине города едва ли мог похвастаться тем, что его посещали знатные гости. Нет, посетители здесь не переводились, и трактир никогда не пустовал, и комнаты редко оставались незанятыми больше, чем на половину суток. Но все они были не из тех, о ком говорят – благородные. Незатейливый и простой народ, привыкший к грубым шуткам, крепкому пиву и тощим тюфякам на деревянных кроватях – было бы где голову приклонить. Оттого и плату здесь требовали не сказать чтоб великую; кошелек полегчает, конечно, но не опустеет совсем; кормили просто и незатейливо – сыт и ладно.

Мастеровые, торговцы, что победнее, бывало – перехожие люди, не совсем уж нищета, однако ж и не из таких, что с охраной путешествуют… обветренные, загорелые лица, мозолистые руки да деревянные башмаки – вот таких постояльцев привык видеть у себя хозяин. С раннего утра до позднего вечера он крутился, как белка в колесе; может, оттого и пользовалось его заведение заслуженно доброй славой.

Но вот такого, как нынче, видеть ему не приходилось.

Не иначе, как дорогой ошибся с утра этот юноша – богато, хоть и скромно одетый (глаз у хозяина наметан, не впервой), в высоких, хорошей выделки сапогах, с длинным кинжалом в богато изукрашенных ножнах. Такие не ходят по улицам в одиночку, такие обычно путешествуют верхом либо в каретах, да с сопровождающими. И этот был верхом, и конь его – вон, у ворот привязан. Знать бы, что ждать от такого посещения, и что за нелегкая принесла его сюда… а нелегкая эта – пестро разрисованный фургон с улыбающейся физиономией на боку. Шел, говорит, мимо и увидел… всегда хотел поближе на бродячих актеров посмотреть.

Что ж, хозяин и сам был охоч до заезжих музыкантов и танцоров, но он что – черная кость, немудреным шуткам рад. А этому что нужно здесь? Разговаривал юноша учтиво, не так, как обычно знатные – пару слов сквозь зубы кинут, скажи спасибо, если в рожу не двинут. Благородные… Все честь честью – спросил, здесь ли странствующие комедианты остановились. Когда хозяин закивал – здесь, мол, господин, да вон – на заднем дворе репетируют, юноша кивнул и спросил даже – можно ли пройти посмотреть. И вправду, странный…

И только потом, проводив неожиданного гостя к черному выходу и оставив на выметенном дворике в тени большого вяза, хозяин увидел, как сверкнул на его груди медальон с выточенным на нем соколом. И охнул: княжич!
– и склонился до земли. Юноша, впившись взглядом в тонкую фигурку у фургона, не обратил на этот поклон ровно никакого внимания.

– ….три, четыре, поворот, поклон… Яса! Здесь поклон, а не сгибание в пояснице! Что ты, как деревянная! Давай еще раз… мягче, мягче! Ты же зрителям улыбаешься, а не рыбу ловишь! Давай еще раз этот кусочек. Раз, два, три, четыре…