Андреев объявил, что по причинам, которые “всем известны, и потому я не стану их называть”, в спектакле произойдут важные перемены. Александр лишается роли Джульетты. Он будет играть Тибальта. Господин Ганель меняет концепцию роли брата Лоренцо: буддизм изгнан, пришло христианство. На роль Джульетты претендент ищется. “Не претендент конечно же, — без улыбки поправил себя режиссер в полной тишине, — а претендентша. Все изменилось. Все”.

…Мороженое обжигало губы, леденило язык, сладким холодом растекалось по небу. “Вот для Наташи было бы раздолье, — подумал Александр, —посочинять, почему небо и нёбо — такие похожие слова… Наверняка сказала бы какую-нибудь нелепость вроде “каждый носит с собой нёбо… Зев небесный…”

Александр подумал о том дне, когда привел Наташу в театр.

Долгожданное “в пятницу в пять”. Помнил, как смотрел в ее глаза (испуганные), сжимал ее пальцы (дрожащие). Помнил, как подумал — а стоит ли театр со всем его возвышенным мусором таких страданий? Женщина, которую он так любит, сейчас мучается от одной мысли, что кто-то ей совсем незнакомый может ее отвергнуть. Страдает от предчувствия, что придется ему не по вкусу.

И насколько этот экзамен ей важнее, чем то, что он, Александр, ведет ее за руку. Что он с нею нежен. “Мы разрываем свои души из-за миражей”, — сказал он, закрывая дверь на ключ. И крепче сжал ее руку.

Но Наташа совершенно не была готова к философствованию. Выходя из подъезда, она проворчала:

— Почему это именно в пятницу в пять? Что за дата такая стихотворная? Смехотворная?

— …Даты премьеры не изменим. — Голос Сильвестра был крепок, как всегда, и слышали его даже актеры, сидящие в почтении и страхе на самых последних рядах зала. — Мы станем, если нужно, репетировать и по ночам, но премьеру не отложим. Так не было ни разу за двадцать лет, что я руковожу театром, и так не будет. Пока я здесь.

Что за спектакль мы сделаем по “Ромео и Джульетте”, пьесе о вечной любви? Спектакль о вечной ненависти. Чтобы с первой же сцены было кристально ясно: насилие — естественно, любовь — противоестественна. Поцелуй

здесь — исключение, удар — норма. Герои валяются в пыли, как злые насекомые, рычат друг на друга, как звери. Дерутся у дверей церкви, как у кабака. Важной фигурой, прямым представителем ненависти, ее воплощением становится Тибальт. Я верю, что Александр сможет сыграть брата Джульетты — полузверя, жаждущего крови. Тибальт исчерпывается автохарактеристикой: “Мне ненавистен мир и слово мир”.

…Наташа стояла перед дверью театра. Вдруг перекрестилась и резко во-шла. Они поднимались по лестнице — один пролет, второй, третий, четвертый — она отказалась подниматься на лифте (“Он обязательно застрянет, с моим-то везением”). Александр не отпускал ее руку (“Пусть смеются, если увидят”, — решил он).

Они поднимались по ступеням.

Легкость: Александр знает, что Наташа актриса невеликая, и, скорее всего, они через минут десять выйдут из кабинета Сильвестра, понурив головы. Тяжесть: Наташа знает, что она актриса невеликая, и, скорее всего, они через минут десять выйдут из кабинета Сильвестра, понурив головы. Легкость: “Мы выйдем из театра, и все будет как раньше”, — думает Александр. Тяжесть: “Мы выйдем из театра, и все будет как раньше”, — думает Наташа.

Пролеты преодолены. Вот и Сцилла Харибдовна — кивает любезно, одета помпезно. Но Наташа не заметила всесильную Сильвестрову помощницу. Она, как когда-то Александр, ослепла от черного цвета режиссерской двери. А потом, когда они вошли, и от лика Сильвестра.

Для них был подан чай. Режиссер пил из бокала воду, исследуя лицо Наташи. Присматривался к ее страху, вглядывался в робость. Взглядом привыкшего к подобострастию человека впитывал ее почти рабское желание понравиться. “Не нервничайте, пожалуйста. К вам здесь заранее хорошо настроены”, — сказал Андреев.

Сейчас Александру кажется, что уже тогда в этой ласке он почувствовал угрозу. Но память льстит. Кажется, что ты все предчувствовал и знал заранее, но что-то помешало принять предчувствия всерьез. А сейчас память снова возвращает Александра к речи Сильвестра.

— Мы забудем о романтическом влюбленном Ромео. Если мы прочтем пьесу внимательно, то поймем, что Ромео — плоть от плоти Вероны, где кровь проливали так же легко… Так же легко, как проливают сейчас. Послушайте, что Ромео говорит своему другу, Бенволио: “И ненависть, и нежность тот же пыл слепых, из ничего возникших сил”. Он уравнивает ненависть и любовь. Он подавлен своим чувством. Он “пригибается под бременем любви”. Дальше происходит нечто, выходящее за рамки жизни Вероны. Встреча на балу. Сцена на балконе. Любовь Ромео и Джульетты — это вызов городу. И дело вовсе не в том, что они — дети двух враждующих семейств. Просто здесь так не любят.

Вот один из самых важных моментов будущего спектакля: влюбленный Ромео приходит к отцу Лоренцо и говорит: “Как заповедь твоя мне дорога!

Я зла не помню и простил врага”. Он полюбил Джульетту — непозволительной для этой жизни, непростительной для Вероны любовью.

Я найду решение, чтобы зритель сразу же вспомнил слова Тибальта: “Мне ненавистен мир и слово мир”. Это два прямо противоположных, как любовь и ненависть, взгляда на жизнь. Полюбив Джульетту, Ромео победил свой род и свой город.