Мы умираем,

Сходим в тишь и грусть,

Но знаю я —

Нас не забудет Русь.

Любили девушек,

Любили женщин мы —

И ели хлеб

Из нищенской сумы.

Но не любили мы

Продажных торгашей.

Планета, милая, —

Катись, гуляй и пей.

Мы рифмы старые

Раз сорок повторим.

Пускать сумеем

Гоголя и дым.

Но все же были мы

Всегда одни.

Мой милый друг,

Не сетуй, не кляни!

Вот умер Брюсов,

Но помрем и мы, —

Не выпросить нам дней

Из нищенской сумы.

Но крепко вцапались

Мы в нищую суму.

Валерий Яклевич!

Мир праху твоему!

В.Я. Брюсову

Каменщик, ширится,

высится,

строится

Красное зданье твое!

Где же ты, каменщик?

– Я успокоился.

Дело теперь не мое…

Каменщик, мастер, а как же с поденными?

Видишь, унынье в строю.

– Ломки и стройки рождают Буденного

В каждом бою!

Каменщик, братец, а в звезды за балками

Кто же нас будет вести?

– Эх, говорю, продолжай да подталкивай!

Песня, прости!..

Тяжелый, серебряный, креповый свет

От крепом затянутых накрепко ламп;

В дубовом гробу костенеет поэт, —

И костью над гробом ломается ямб.

Как странно звучит панихида стихом,

Как странно и стих в панихиде звучит:

Кость мыши летучей, разрыв и разлом,

Крошится о крестик, нашитый на щит.

О, магия слова! Игрушка ночей.

Вот скулы камфарные вдвинуты в гроб.

А ну-ка, поробуй, под крепом лучей,

С крахмальной подушки поднять этот лоб!

И вьются летучею мышью слова

Под крепом затянутых накрепко ламп;

Крошится мышиною косточкой ямб;

В гробу – парафиновая голова.

Живого слова зодчий

И автор многих книг,

Верхарна переводчик,

Бодлэра и других.

Пришел от символизма

Он, творчеством горя,

Под знамя Коммунизма,

К поэтам Октября.

Россию трудовую

Поэт не покидал,

И строить жизнь иную

Рабочим помогал.

Живого слова зодчий

И автор многих книг.

Забудет ли рабочий

Поэта дней таких.

Как жалки ваши шиканье и свист

Над мертвецом, бессмертием согретым:

Ведь этот «богохульный коммунист»

Был в творчестве божественным поэтом!

Поэт играет мыслью, как дитя, —

Ну, как в солдатики играют дети…

Он зачастую шутит, не шутя,

И это так легко понять в поэте…

Он умер оттого, что он, поэт,

Увидел музу в проститутском гриме.

Он умер оттого, что жизни нет,

А лишь марионетковое джимми…

Нас, избранных, все меньше с каждым днем:

Умолкнул Блок, не слышно Гумилева.

Когда ты с ним останешься вдвоем,

Прости его, самоубийца Львова…

Душа скорбит. Поникла голова.

Смотрю в окно: лес желт, поля нагие.

Как выглядит без Брюсова Москва?

Не так же ли, как без Москвы – Россия?

Бессмертьем отмечает память

Тех, кто не может умереть: —

Твоих стихов поющий камень

И сердца пламенную медь.

Чуть жесткий взгляд. Тугие брови.

Единою мечтой пленен,

Ты кинул тлен средневековья,

Заслышав бурный плеск знамен.

Горел. Погас. Чего же проще?

Нам всем одним путьем идти.

Сегодня зеленеют рощи,

Чтоб завтра ржавью отцвести.

А стих живет, а слово светит,

А песней празднуют весну —

За снежные хребты столетий

Тебе дано перешагнуть.

Звени, векам поющий камень

И сердца пламенная медь, —

Бессмертьем отмечает память

Тех, кто не может умереть.

Века пройдут – томительные звенья,

А пролетят – и не заметим их.

Любовно повторяя каждый стих, —

Его узнает столько поколений!

Раскрыта «Меа», много книг иных,

И, вот, идут приветные виденья: —

Юг переменчив, Север не затих,

Бурлит Восток, на Западе смятенье!

Руши миры! Смешай в одну громаду

Юпитер, Марс, Венеру и Сатурн!

Смел, – дерзок, пламенен, отважен, бурн, —

Октябрь червонный прежние преграды!

Валерий Брюсов! Имя это надо, —

Услышав, повторить в напеве зурн.

В твоих словах фиалки не цвели,

Не пели звезды, соловьи молчали.

Но огненные страстные печали

По городам дряхлеющим брели.

И летний зной, и зимний хлад земли

Тебя равно ветрами обжигали,

И твой закал огнеупорной стали

Сиял прозрачным месяцем вдали.

Плыли года. Вигилий городских

Звучала медь о каменные плиты,

И все жесточе становился стих

И оборвался. Трауром обвиты

Кладем на гроб из досок смоляных

Любви старинной пожелтевший свиток.