Свисты ветряных потоков,

Рвущих черный плащ.

Тучи мороками рока

Вспучил горный хрящ.

В тьмой объятую стремнину

Маг, объятый тьмой,

Бросил белую лавину…

Шаг оборван мой.

Из-за скал, как клекот злого,

Горного орла, —

Бьет магическое слово

В сердце, как стрела.

Взвивший молнийные муки

Мертвой головы,

Мертвый маг, сложивший руки,

Вставший в выси, – вы.

Разрывая занавески,

Ветер – винт перевертной —

Кружевные арабески

Завивает надо мной.

Плещут тюлевые шторы;

Тени ползают в окне,

Как невидимые воры

В душном, обморочном сне.

Ты ль, вытягиваясь в нише,

Пылью пепельною встав, —

Под железный желоб крыши

Взвил невидимый состав?

Ты ль, скривляясь тенью злою,

Губы к уху перевлек, —

Черной, морочной полою

Перерезав потолок?

Словно вздох, зефира тише,

Словно дох небытия, —

Легколепетней, чем мыши,

Легколепетное: —

«Я!»

Сгинь, – покоя не нашедший,

Оболгавший свой позор, —

Бестолковый, сумасшедший,

Теневой гипнотизер!

В синем дыме папиросы

Встали синие персты;

Прожужжали, словно осы:

«Сгинем, —

– Минем —

– Я —

– И ты!»

Учитель молодых поэтов,

Трибун Советов и поэт,

Ты в толще книг искал ответов,

Но в песне лишь нашел ответ.

И твой венок в веках не вянет.

Идет к всезнанью мнимый «гунн»

И песней он тебя вспомянет —

Поэт, Учитель и Трибун.

Подобен панцырю затянутый сюртук,

Подобен мрамору воротничок сорочки,

Скульптурно-четок слом скрещенных цепко рук, —

И бронзою звенят и тяготеют строчки…

В гортанном клекоте всегда каленых слов,

В пантерьем отблеске зрачков неугасимых

Вилось предчувствие грядущих катастроф

И скорбь о рухнувших Ассириях и Римах.

Как резонатором, огромная душа

На гуды всех эпох стозвучно отзывалась

И, всеми гарями и дымами дыша,

Тяжелой поступью столетий любовалась.

И в повседневности, среди обычных дел,

Умела находить рубеж, накал, кипенье, —

Вдоль черной пропасти прочерченный предел,

За коим страстный бред иль пытка преступленья.

Так в жизни будничной он «трепет без конца»

Постиг, и подстерег, и окунулся в трепет, —

И в нас вливалась дрожь, и прядали сердца,

Когда, бывало, он, читая, руки сцепит,

Как бы сдавив огонь и молнию взнуздав…

И в годы гневные, когда его Россия

Тряслась до самых недр, потоком алых лав

Сметая и круша преграды вековые,

Не мог он не пойти навстречу лаве той,

Не мог не сделаться «напевом бури властной»

И лиру не сложить к ногам страны родной,

Преображенной и прекрасной.

Желтеющие проседью усы…

Монгольского лица скуластый треугольник…

И молодой поэт стоит пред ним, как школьник.

– Всегда учитесь! – Смотрит на часы: —

Пора теперь мне в Книжную палату! —

Неяркий свет улыбки суховатой.

Скажите мне, где проживает некий

Валерий Брюсов, у меня к нему

Есть дельце, хоть он, кажется, в дыму

Подземном ада и умолк навеки!

Ужели в Лете он? Умел он реки,

Что орошают ад, пройти, во тьму

Столетий взор вперив, – я все приму

Науки меры, он откроет веки!

Вот кто бы рецензентом был моим!

Я по душе поговорил бы с ним

О том о сем, коснулся б, между прочим,

И наших дней, он всех времен знаток…

Историки, мы всё назад пророчим,

А от грядущего мы наутек!

Тебя всем сердцем назову

Арбитром рифм, и строф, и вкусов,

И память о тебе я чту,

Великий мэтр – Валерий Брюсов.

Как скромный плющ над прахом милым —

Я, твой безвестный ученик,

От юных лет и до могилы

К тебе, учитель мой, приник.

От поэтических талмудов,

От скверны пишущих людей —

Меня лишь ты спасаешь, мудрый

И вдохновенный чародей.

Вторая жизнь в волшебном сне

Людских не ведает укусов…

Пусть тень твоя живет во мне —

Учитель мой, Валерий Брюсов.

В Помпею я вступал, как странник в отчий дом,

Был снова римлянин, всходя на римский форум.

Не в том ли дара Брюсова разгадка,

Что каждой строчки строгим аргументом,

И крепью строф, и цепким их цементом

Он образец античного порядка,

А если и порой, до новшеств падкий,

Талант свой подвергал экспериментам,

В них более, чем русским декадентом,

Он римлянином был времен упадка.

Как имя италийское Валерий

И книг именованье по латыни

Камене соответствуют поэта,

Творенья чьи, от оды до сонета,

Напоминают римские твердыни

На гранях полуварварских империй.

Жанне Матвеевне Брюсовой

с глубоким уважением

Треть века. Смена поколений.

А кажется мне, Мастер, лишь вчера

Я видел Ваш высокий мудрый лоб

И скул крутой, могучий поворот,

И желтизну прокуренных усов,

И взгляд, то детски-робкий, то горячий,

Сухой и пламенный, усталый и летящий.

Треть века! Покорен упрямый атом.

Осделан полюс. Древний дровосек,

Отважный мореплаватель вселенной

Готовится к полету в звездный мир.

Встает из праха юноша-Китай,

Виясь, срастаются за Эльбой кольца Змея,

Над золотом колдует царь Кощей.

Как изменилась старая Земля!

Неузнаваемо! Кровавый сев

Взошел стократы страшным урожаем

И сжат в урочный час. И снова зреют

В глубоких бороздах немые семена

Грядущих бед. Не приведи Господь

Увидеть жатву.

Смена поколений!

Ушли из жизни зоркие титаны,

Мыслители, провидцы и поэты,

Подвижники, льстецы и славолюбцы,

Рабочие в давно слинявших кепках,

Бойцы в остроконечных шлемах

И девушки, суровые на вид.

Не тот и я. Треть века серебрится

Постылым инеем на горестных висках,

Бежит промоинами меж бровей

И сушит сердце поздним сожаленьем.

Но нет, ученику не позабыть,

Из памяти не выжечь, не утратить

Того, чему Вы, Мастер, нас учили:

Ни строгого, как истина, искусства,

Ни праздничного вдохновенья мысли,

Летящей сквозь века и поколенья

От Атлантиды до грядущих дней.