О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Когда б не бой, не вечные исканья

Крутых путей к последней высоте,

Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,

В столбцах газет, в набросках на холсте...

121

Как не похоже «оборонное» массовое «мы» на «мы»

Николая Майорова! В первом случае оно не больше, чем знак

обезличенного большинства. В майоровских стихах «мы» –

трагическое обозначение поколения живых людей,

потенциальных творцов, растворившихся в героическом мифе,

но явно не реализовавших всех своих индивидуальных

человеческих возможностей. Обратим внимание на сам жанр

этого произведения Майорова. Это одновременно и гимн

героическому поколению, и реквием, и послание в будущее,

сродни знаменитому вступлению к поэме В.Маяковского «Во

весь голос». Суть обращения Майорова к потомкам можно

сформулировать так: мы хотим, чтобы наша жертвенность не

была напрасной; реализуйте то лучшее, что было в нас, идите

дальше, ведь боролись мы, в конечном счте, за сохранение

гуманистических основ мироздания.

Хорошо сказал о своеобразии вступления в мир

«майоровской» когорты поэтов А.Немировский, который сам

был причастен к этой когорте: «Чутко и напряжнно

вслушивались начинающие поэты в эпоху, улавливая раскаты

близкой грозы. Ощущение надвигающейся тревоги и беды для

себя и своего народа было чуждо многим из уже сложившихся и

печатавшихся поэтов того времени. Оно могло восприниматься

как неоправданный пессимизм и трактоваться как оппозиция

тезису, что победа будет быстрой и едва ли не бескровной. Вот

почему был рассыпан университетский сборник, и «Мы» не

вышло на страницы многотиражки».

Ещ раз подчеркнм: поэтическое «поколение 40-го»,

которое представлял Майоров и его ивановские собратья по

перу, пыталось осмыслить сво явление в крупно историческом,

социальном масштабе. При этом оно отталкивалось от

советской реальности, того лучшего, что было создано

человечеством. СССР в поэзии будущих фронтовиков – это

новая передовая цивилизация, центром которой является

московский Кремль (см., например, стихотворение Н.Майорова

«Ни наших лиц, ни наших комнат…»). И вместе с тем, в это

широкое государственное пространство врывается микрокосм

природного, личного существования, в результате чего

122

советский мир в восприятии «поколения 40-го года» перестат

быть идеологически и художественно односторонним. Как

отражается это в «ивановском мифе»?

Снова обратимся к Н.Майорову, так как именно у него

рельефней всего запечатлено сочетание большого и малого,

общего и личного, «вселенского» и «родного». Сочетание,

обретающее определнную образно-стилевую направленность,

соотносимую с поисками в русской поэзии не только своего, но

и гораздо более позднего времени, а именно периода

«оттепели».

Формируясь как личность в пролетарском Иванове,

Майоров мыслил этот город точкой пересечения разных

исторических эпох, деревенского и городского существования

России, нового и старого уклада жизни. На языке поэтических

символов это выглядело в первую очередь как непростые

взаимоотношения между образом земли и образом неба.

Казалось бы, согласно общей направленности «культуры

Два», «большому сталинскому стилю», мы встречаемся здесь с

преобладанием вертикального начала над горизонтальным, с

устремлнностью в небо, означающим выходы за рамки

частной, «местной» жизни. Прошлое родного края жмтся к

земле, оно существует в тесном избяном пространстве, которое

давит на человека, лишая его возможности видеть «небо».

Процитируем первые две строфы из майоровского

стихотворения «Отцам»:

Я жил в углу. Я видел только впалость

Отцовских щек. Должно быть, мало знал.

Но с детства мне уже казалось,

Что этот мир неизмеримо мал.

В нем не было ни Монте-Кристо,