кожухе?... И не загремит ли опять?.. И что я теперь намерен

делать, поскольку правая рука едва ли разработается?.. И как

здорово проявился Дудин: и книгу выпустил, и в толстых

журналах публикуется. И что он, Майоров, из семинара

Сельвинского перешл по Литинституту к Антокольскому

А из семинара Сельвинского ушл после того, когда он записал

на доске два слова для рифмы и время заск, чтобы мы сложили

по сонету… Это же тренаж для мальчиков!

А после паузы добавил:

130

– И вс-таки, если не обойдтся, а загремит – не миновать и

мне пулемтной роты…».

То, что судьба младшего товарища взволновала Майорова,

свидетельствует и цитированное выше письмо Николая Ирине

Пташниковой, где воспроизводится эпизод встречи друзей в

городском саду. Жуков характеризуется здесь следующим

образом: «…Хороший приятель, он учился со мной в одной

школе, писал стихи (и сейчас пишет), печатался в местных

изданиях. Он года на 2–1 моложе, пожалуй, меня. Только что

прошедшей осенью был взят в армию. Попал в Финляндию. Там

он пробыл вс время, пока длилась война. За несколько дней до

заключения мира он получил две пули, обе в локоть правой

руки. Сейчас, после лечения, прибыл из Крыма в 2-месячный

отпуск. Парень похудел, короткие волосы, глубокие и как-то по-

особенному светлые глаза».

И дальше идт рассказ о том, что, собственно и побудило

Майорова к такому обширному повествованию о «хорошем

приятеле»: «…Он грустно смотрел на проходящих по аллее

девушек. Одну из них он окликнул. Это – его первая любовь,

Галя. Она подошла к нам, увидев Володьку, изобразила на лице

удивление. И тут же, словно спохватившись:

– Почему ко мне не заходишь?

– Я только с поезда.

– Да, но ты зайдшь! (Это – с повелением.)

– Может быть.

– А я говорю – ты ко мне зайдшь, – это она произнесла,

как женщина, привыкшая встречать одобрение своих капризов.

Мне стало страшно жаль Володьку. Парень измучен, только что

зажила рана, он, как выразился, «всю Финляндию на животе

прополз», а тут – повелительные восклицания пустенькой

девушки, умеющей делать только глазки. Да надо бы человеку

на шею броситься, взять его, зацеловать – он так давно всего

этого не видел! А она вместо этого спокойно пошла по аллее,

бросив на ходу:

– Ты зайдшь, слышишь!

И меньше всего думая о происшедшей (такой

неожиданной!) встрече, больше любуясь тем, как она сейчас

131

выглядит. Есть же такие сволочи. Володьке сделалось неловко

передо мной. Он долго после этого молчал. Так его встречает

тыл! А ведь хороший и славный парень он! Вс это меня очень

тронуло».

В этом майоровском письме замечательно выражено то, что

можно назвать чувством необходимости найти себя в другом,

близком тебе человеке, разделить с ним все радости и горести,

слить разные жизни в одну судьбу. Так ещ до Великой

Отечественной закладывалось нравственно-духовное основание

фронтового поколения, то братство, которое станет его

охранной грамотой не только в годы войны, но и после е

окончания. Доказательством тому служит жизнь и творчество

тех, кому посчастливилось уцелеть в военном лихолетье и

рассказать горькую правду о «времени и о себе» не только от

своего имени, но и от имени тех, кто «ушл не долюбив, не

докурив последней папиросы». И здесь нельзя не вспомнить о

таких верных хранителях памяти поколения, какими оставались

до конца жизни Михаил Дудин и Владимир Жуков.

Виталий Сердюк

Страницы жизни Николая Майорова (отрывок)

На летние каникулы в Иваново Николай приехал уже

четверокурсником. Можно было вновь спать в саду или на

сеновале в сараюшке слушать, как шуршит на крыше дождь или

плутает меж деревьев ветер, как лают на задворках собаки, а

где-то далеко-далеко, словно в заоблачном мире, играет радио...