— Ахмет, если мне так и так пиздец, давай прикрою, а вы оторветесь?

— Лежи уж. Разберёмся.

…«Прикрою…» В любую минуту вырубишься, и всё. Эх, сука, ведь чуял, чуял… Да хоть был бы застегнут — кто знает, может, ребро бы и сломало, но вот дырки б не было, дырки этой сраной…

Ущерб остальных невелик — так, посекло дробью немного, кого больше, кого меньше. Крови много, но херня, все в строю. Нервишки у пыштымцев никуда. Не для засад. Оставив Дениску на фланге, сползлись за Кирюхину волокушу.

— Как твой? Серьезно?

— Серьезно. Легкое прохерачили, гады.

— Бля… В сознании?

— Пока да.

— На нас сидели, — мрачно констатировал Паневин.

— Вряд ли. Или на нас, но лохи какие-то. С пукалками.

— «С пукалками», — передразнил Кирюху Ахмет. — Витька-то вон, приложили.

— Первый потому что шел.

— Ну да. А если б метров на пятнадцать-двадцать подпустили, мы б все щас так лежали.

— Или нервы не выдержали. У одного. А за ним уж и все шмальнули, чего там шифроваться, а так хоть шанс есть.

— Или да, нервы.

— По ходу, чёрт из тех, кого приложили, когда туда шли. Хозяева забили на нас, а он настырный оказался, вон, корешков привел. Или посчитаться желает, или жадный, — двинул версию Паневин.

— Хуёво. Сейчас знаешь что? Один на Пыштым бежит. Щас хозяину доложит, что посреди озера его четыре халявных пулемёта дожидаются. Миномёта на лошадку, и сюда.

— Неа. Миномёта не будет — чё он, своими руками стволы потопит?

— Ну да, вообще-то. Хорошо.

— Хули «хорошо». Щас подтянется несколько человек с карабинами, вот и будет «хорошо».

— Значит, надо прям щас отрываться, — обострил ситуацию Ахмет, проверяя предохранитель АПБ. — Готов.

— Кого оставим?

Повисла нехорошая пауза, и Ахмет, как бы меняя позу, вытолкнул из-под мышки рукоять АПБ: Жирик с Паневиным не удержавшись, очень нехорошо переглянулись. …Сразу, или пусть обозначатся? Если сам Дениску предложит — всё, вопрос снят. Но это вряд ли. Ладно, пусть обозначит. Жопой закрутит — сразу вынаю…Однако Ахмет недооценил человеческую наглость. Видимо, по предварительной договоренности, Паневин буранул, словно о давно решенном деле:

— Так, Ахмет, оставим твоего. Мы…

Мгновенно выпущенная ярость придала силы — АПБ мухой вылетел из-под бушлата и негромко хлопнул, скорее даже лязгнул — и голова Паневина мокро чавкнула. Дымящееся очко ствола глядело прямо в глаз Жирика.

— Кирюха. А чё это чмо тут разводит, а? «Мы» какие-то… — с ледяной игривостью в голосе поинтересовался Ахмет.

Жирик молчал, даже не вытирая уляпанное лицо.

— Чё ты на тухляк ведёшься, а, товарищ капитан? — сменив тон, равнодушно спросил Ахмет, заглядывая Жирику в глаза поверх глушителя. — Короче. Давай так. Ты мне сейчас обещаешь, что больше тухляка не будет. Реально обещаешь. — Ахмет рассчётливо вогнал фразу в совесть старшего лейтенанта Кирюхина, и начал с хрустом проворачивать её в ране: — Ты знаешь, я слову верю. Скажи, как мужик — да. Или нет. Говоришь нет — я тебя валю. Если да, то ему шальняк прилетел.

Кирюха сморщился, словно от боли, и повесил голову. Через несколько томительных секунд глухо, искаженным голосом промычал:

— Обещаю.

— Слышь, Кирюх, чтоб ты не грузился — я тебя понимаю. Может, сам бы о том же думал на твоем месте. Не знаю, — принялся расслаблять Жирика Ахмет, внутри себя захлебываясь от ненависти. …У-у, пидарасина, вынести тебе мозги, ублюдку…

— Дениска! — резко поворачиваясь, крикнул куда-то в позёмку Жирик. — Нет, на месте оставайся. У тебя на коробе сколько?

— …то…мсят, …е-то… — донеслось сквозь вой ветра.

— Я оставлю коробку, найдёшь около Паневина! Тут Паневин двухсотый, возле него — ко-роб-ка! Понял? Начинай давить, мы сваливаем! Часа два минимум держи! Догонишь! Ахмет, давай перегружаться.

— Начинай, Кирюх. Я пока Витька гляну да этого раздену.

Часа Витьке не понадобилось. Он уже лежал расслабленно, с заметенными глазницами, прозрачно-синим носом и фиолетовыми губами. Снег в глазах ещё таял, и казалось, что Витька плачет. Ахмет опустил ему веки. Не помогло — теперь казалось, что он плачет с закрытыми глазами.

Именно тот груз вывел их обоих из-под множества ежедневно борющихся за свой кусок, утвердив среди остальных Домов Старого города. Правда, реализовали они свой статус по-разному: Ахмет предпочитал малолюдье при забитом подвале, Кирюхин всячески расширял свое дело — начав с простого крышевания торговли, через некоторое время стал встречать-провожать караваны, проплачивать будущие урожаи деревенским, завел даже нечто типа кабака — единственного в своем роде. Впрочем, опустив хозяина на изрядную сумму, кабак довольно быстро оказался в аренде; как известно, маленькая аренда лучше большого убытка. Жизнь Тридцатки устаканилась, никому не хотелось ломать сложившийся баланс — жрачки более-менее хватало, торговцы рассказывали, что мало где так сыто и тихо живут: на юге народ только и знает, что отмахивается от казахов, доживших уже и до лука со стрелами. Хотя что казахам делать — вокруг месторождений «Шеврон» нарезал огромные зоны безопасности, снеся города под бульдозер, а с юга их нехило подпрессовывают узбеки с таджиками, которых оказалось неожиданно много. На России, говорят, вообще тишина могильная — можно днями идти и не встретить живого человека — вирус какой-то прошел; только в городках на запад от Москвы, где французы рулят, ещё как-то можно жить, да в Москве с областью — но те закрыты, как в свое время СССР.