Он даже научился носить фрак.

Он прятал свой хвост и очень редко допускал его болтаться снаружи, разве что уж совсем забывшись или перебрав простокваши.

Частенько я видел его в ночных клубах — танцующим с самыми красивыми девушками.

— Привет, Лафкадио, говорил я ему.

— Привет, дядюшка Шелби, — говорил он. — Садись-ка за мой столик и тяпнем по стаканчику простоквашки.

И я подсаживался, и он говорил о старых временах, когда Лафкадио еще не знал, что такое парикмахерская.

Время шло.

Популярность Лафкадио все росла и росла, его фотографии были во всех газетах.

Он все больше и больше походил на человека.

Он полюбил играть в гольф. Он начал играть в теннис.

Он научился плавать кролем и нырять.

Он стал рисовать картины (хотя, сказать по правде, никогда не мог провести даже прямую львинию, ха-ха… я, конечно, хотел сказать — линию).

Он занимался со штангой, чтобы держать себя в форме.

Он катался на коньках.

И даже на велосипеде.

Свои выходные он пролеживал на пляже в Каннах.

Он начал петь, аккомпанируя себе на гитаре.

Он стал играл в кегли.

И он очень редко говорил «ГРАУГРРР», разве что по очень серьезным поводам.

Все приглашали его к себе в гости, на вечеринки, приемы и гулянки.

Он стал светским львом.

Потом он написал автобиографию. И ее тут же раскупили.

Так он стал литературным львом.

Одежду ему шили на заказ — и никак иначе!

Так он стал модным львом.

Думается мне, он был так счастлив, богат и знаменит, как только можно пожелать.

10.

Однажды, когда ваш старенький дядюшка Шелби только что хорошо поужинал и забирался в свое уютное кресло с кружкой горячего какао и со стопкой журналов «Вокруг света», зазвонил телефон.

— Привет, дядюшка Шелби, это говорит Лафкадио. Не мог бы ты прийти ко мне прямо сейчас? Мне нужно посоветоваться, а мудрее тебя я никого не знаю.

— Конечно приду, — сказал я. — Друзей в беде не бросают.

Я поскорее оделся и вышел в ночь. Было сорок градусов мороза, и ни одного такси в округе — пришлось отправиться пешком. Двенадцать миль по снегу я шел целых пятнадцать минут, потому что снег был очень глубокий и к тому же я забыл дома калоши. Когда я подошел к замку Лафкадио, камердинер проводил меня через Серебряный зал и Изумрудную столовую — прямо в Золотой кабинет, где меня ждал хозяин всей этой роскоши Лафкадио Великолепный. Знаете, что он делал?

Он плакал.

— Почему ты плачешь, друг мой? — воскликнул я. — Ты богат, знаменит, у тебя семь машин, тебя все любят, ты величайший стрелок в мире. Почему же ты плачешь — ведь у тебя есть всё!

— Всё — это не всё, — заметил Лафкадио, роняя горючие слезы на золотой ковер. — Я устал от моих нарядов и денег. Я устал есть курицу «по-корнуэльски», запеченную с рисом. Я устал ходить на приемы, танцевать ча-ча-ча и пить простоквашу.

Я устал курить пятидолларовые сигары, играть в теннис, раздавать автографы, я устал от всего! Я хочу чего-то новенького!

— Новенького? — переспросил я.

— Да, новенького! — подтвердил он. — Но я не знаю, где его взятъ\

И он снова зарыдал.

Должен признать, что рыдающий лев — это тяжелое зрелище.

— А ты пробовал покататься на лифте? — спросил я.

— Сегодня утром я прокатился на лифте тысячу четыреста двадцать три раза. Надоело! — И он вновь залился слезами.

— Может, съесть еще мармеладку?

— Я уже съел двадцать три миллиона двести сорок одну тысячу пятьсот шестьдесят две мур-рмеладки! — хныкнул лев. — Я устал от них! Я хочу новенького!

Он уронил голову и заревел уже совершенно неудержимо.

В этот самый момент дверь распахнулась, и в комнату, помахивая тростью, влетел Финчфингер, директор цирка.

— Хей-хо, Лафкадио! — закричал он. — Кончай плакать, лучше порадуйся, потому что… потому что я придумал для тебя кое-что новенькое!

— Чего это? — шмыгнул носом Лафкадио Великолепный, глядя на него полными слез глазами.

— О-хо-та! — по слогам проговорил директор. — Мы едем в Африку на охотничье сафари, пакуй ружья и чемоданы!