Шрифт:
нажды А. А. — Ведь вас бы отпустили...» — «Отпустили
бы... я могу уехать, и деньги там есть для меня... в Гер
мании должен получить до восьмидесяти тысяч марок, но
нет... совсем не х о ч е т с я » , — ответил о н , — а это были
36
трудные дни, когда уходили и вера и надежда и остава
лись одна любовь.
Силы душевные постепенно изменяли А. А.; но лишь
в марте этого года, после краткого подъема, увидел я его
человечески грустным и расстроенным. Необычайное
физическое здоровье надломилось; заговорили, впервые
внятным для окружающих языком, «старинные болез
ни» 43. Перед Пасхою, в апреле 1921 года, жаловался он
на боль в ногах, подозревая подагру, «чувствовал» серд
це; поднявшись во второй этаж «Всемирной литературы»,
садился на стул, утомленный.
Многим, я полагаю, памятен вечер Блока в Большом
драматическом (б. Малом) театре, 25 апреля 1921 года.
Зал был переполнен; сошлись и друзья и недруги, теря
ясь в толпе любопытных и равнодушных. Необычайная
мрачность царила в театре, слабо освещенном со сцены
синеватым светом. Звонкий голос К. И. Чуковского, зна
комившего публику с Блоком наших дней, звучал на этот
раз глухо и неуверенно; чувствовалась торопливость —
и даже некоторая тревога. Этого настроения не развеял
появившийся на эстраде Блок. Слышавшие его в другие
дни знают, что не так, как в этот вечер, переживал он
читаемые стихи. За привычной уже суровостью облика
не замечалось сосредоточенности и страсти; в голосе,
внятном и ровном, как всегда, не было животворящей
силы. Читал он немного и недолго; на требование но
вых стихов отвечал, выходя из боковой кулисы, корот
кими поклонами и неохотно читал вновь; только выйдя
в последний раз к рампе, с воткнутым в петлицу
цветком, улыбнулся собравшимся внизу слабо и болез
ненно.
Через день встретил я его в редакции «Всемирной
литературы» — в последний раз в жизни. На вопрос од
ной из служащих редакции— почему он так мало читал,
А. А. хмуро и как-то не по-обычному рассеянно прогово
рил: «Что ж... довольно...» — и ушел в другую комнату.
Мой последний разговор с ним оказался делового свой
ства: исполняя просьбу знакомой, уезжавшей за грани
цу и мечтавшей об издании чего-либо, написанного Бло
ком, я спросил А. А., не хочет ли он воспользоваться
этим предложением. В выражениях кратких и совершен
но определенных А. А. ответил, что — нет, не хочет, что
к нему иногда обращаются с такими предложениями и
он их неизменно отклоняет.
37
Перед самою Пасхою уехал А. А. в Москву, где,
больной и измученный, выступил в сопровождении
К. И. Чуковского в ряде вечеров. Вернувшись в Петер
бург, слег, по настоянию врачей, в постель «на два ме
сяца», как говорили тогда. О болезни его сразу же
распространились слухи различного свойства; родные, в от
вет на запросы, на справки по телефону, отвечали в тоне
растерянном и все более и более тревожном; личное об
щение с А. А. было, по свойству болезни, нежелательно.
Последнее полученное мною от А. А. письмо, от
29 мая 1921 года, касается перевода «Германа и Доротеи»
и заканчивается словами: «Чувствую себя в первый раз
в жизни так: кроме истощения, цинги, нервов — такой
сердечный припадок, что не спал уже две ночи».
Письмо коротко; почерк, обычно четкий, обрывист и
не вполне ясен; после подписи — черта не ослабевающего
и на ложе смертной болезни внимания: просьба передать
поклон моей жене...
Все, что сопутствовало болезни и умиранию А. А. и
что подлежит обнародованию, будет обнародовано его
близкими. Мне остается сказать несколько слов о мертвом
Блоке.
Я увидел его в шестом часу вечера 8 августа, на столе,
в той же комнате на Офицерской, где провел он послед
ние месяцы своей жизни. Только что сняли с лица гип