Шрифт:
Г<ржебиным>, просившим А. А. высказаться о досто
инствах поэта N, книгу которого он имел в виду издать.
«Это поэт подлинный. Конечно, издавайте...» — не колеб
лясь, сказал А. А. о человеке, не подававшем ему в то
время руки 40.
Излишне сентиментальным не был Блок в житейских
и даже в дружеских отношениях и не на всякую, обра
щенную к нему, просьбу сочувственно отзывался. Но, при
няв в ком-либо участие, был настойчив и энергичен и
доброту свою проявлял в формах исключительно благо
родных. Поскольку дозволительно говорить в этом очерке
о себе, должен сказать я (как и многие, вероятно), что
обязан А. А. безмерно многим. Не ограничиваясь душев
ным участием в литературных моих замыслах и трудах,
делал он, в особенности в последние годы, все возможное
для устроения моего материального благополучия на этом
поприще. Письма А. А. ко мне последнего времени со
держат, почти каждое, упоминание о тех или иных его
шагах в этом направлении. В них — подробные сообщения
о ходе предпринятых им переговоров, искренняя радость
по поводу удачи, тревога и сочувственная грусть в слу
чае неуспеха. Перечитываю их с чувством вины и благо
дарности.
В начале 1919 года заболел я сыпным тифом и в тифу
заканчивал срочную литературную работу. Узнав о болез
ни, А. А. прислал жене моей трогательное письмо с пред
ложением всяческих услуг; сам в многочисленных ин
станциях хлопотал о скорейшей выдаче гонорара;
сам подсчитывал в рукописи строки, как сказали мне
потом, чтобы не подвергнуть возможности заражения слу
жащих редакции, и сам принес мне деньги на дом — чер
та самоотверженности в человеке, обычно осторожном и,
в отношении болезней, мнительном.
У меня хранится копия с письма, посланного А. А.
в сентябре 1918 года одному из народных комиссаров,
2*
35
человеку, близкому к литературе. В письме этом, напи
санном по моей просьбе, А. А. излагает обстоятельства
ареста одного из моих знакомых и, высказывая свою
уверенность в его непричастности к политике, просит со
действия к скорейшему разъяснению дела 41.
Одно из последних, написанных А. А., писем касает
ся участи писательницы 42, впавшей в бедственное поло
жение. Заканчивая счеты с жизнью, А. А. но уходил до
конца в себя и тревожился о судьбе человека, вовсе ему
чужого.
На глазах у всех нас умирал Блок — и мы долго это
го не замечали. Человек, звавший к вере, заклинавший
нас: «Слушайте музыку революции!», раньше многих
других эту веру утратил. С нею утратился ритм души, но
долго еще, крепко спаянная с отлетающей душой, боро
лась земная его природа. Тяготы и обиды не миновали
А. А.; скудость наших дней соприкоснулась вплотную с
его обиходом; не испытывая, по неоднократным его за
верениям, голода, он, однако, сократил свои потребности
до минимума; трогательно тосковал по временам о «на
стоящем» чае, отравлял себя популярным ядом наших
дней — сахарином, выносил свои книги на продажу и в
феврале этого года, с мучительною тревогою в глазах,
высчитывал, что ему понадобится, чтобы прожить месяц
с семьей, один мильон! «Все бы ничего, но иногда очень
хочется в и н а » , — говорил он, улыбаясь с к р о м н о , — и
только перед смертью попробовал этого, с невероятным
трудом добытого вина.
Не забыть мне тоскливой растерянности, владевшей
всегда сдержанным А. А. в дни, когда пытался он без
успешно отстоять свои права на скромную квартиру, с
которой он сжился за много лет и из которой его, в кон
це концов, все-таки выселили. «Относитесь б е з л и ч н о » , —
не без жестокости шутил я, и он только улыбался в
ответ, с легким вздохом,
«Чт о бы вам выехать за границу месяца на два, на
три, отдохнуть, пожить другою жизнью? — сказал я од