И наконец еще одна встреча. Тоже на людях. В слу­

чайную минуту, неожиданно для себя, говорю ему то,

чего еще и себе не смела сказать:

— Александр Александрович, я решила уезжать от­

сюда: к земле хочу. Тут умирать надо, а я еще бороться

буду.

Он серьезно, заговорщицки отвечает:

— Да, да, пора. Потом уж не сможете. Надо спешить.

Вскоре он заперся у себя. Это с ним часто бывало.

Снимал телефонную трубку, писем не читал, никого к себе

не принимал. Бродил только по окраинам. Некоторые гово­

рили — пьет. Но мне казалось, что не пьет, а просто мол­

чит, тоскует и ждет неизбежного. Было мучительно знать,

что вот сейчас он у себя взаперти, и ничем помочь нельзя.

Я действительно решила бежать окончательно весной,

вместе с обычным отъездом из Петербурга. Не очень де­

монстративно, без громких слов и истерик, никого не

обижая.

Куда бежать? Не в народ. Народ — было очень туман­

но. А к земле.

Сначала просто нормальное лето на юге. Но осенью

вместе со всеми не возвращаюсь в Петербург. Осенью на

Черном море огромные, свободные бури. На лиманах мож­

но охотиться на уток. Компания у меня — штукатур

Леонтий, слесарь Шлигельмильх, банщик Винтура. Ски­

таемся в высоких сапогах по плавням. Вечером по мор­

скому берегу домой. В ушах вой ветра, свободно, легко.

Петербург провалился. Долой культуру, долой рыжий ту­

ман, Башню, философию. Есть там только один заложник.

Человек, символ страшного мира, точка приложения всей

муки его, единственная правда о нем, а может быть, и

единственное, мукой купленное, оправдание его —

Александр Блок.

Осенью 13-го года по всяким семейным соображениям

надо ехать на север, но в Петербург не хочу. Если уж

это неизбежно, буду жить зимой в Москве, а ранней вес­

ной назад, к земле. Кстати, в Москве я никого почти не

знаю, кроме кое-каких старых знакомых моей матери.

3*

67

Первое время Москва действительно не отличается от

южной жизни. В квартире, около Собачьей площадки, я

одна. В моей жизни затишье, пересадка. Поезда надо

ждать неопределенно долго. Жду.

Месяца через полтора после приезда случайно встре­

чаю на улице первую петербургскую знакомую, Софью

Исааковну Толстую. Она с мужем тоже переехала в

Москву, живут близко от меня на Зубовском бульваре.

Зовет к себе. В первый же вечер все петербургское, от­

вергнутое, сразу нахлынуло. Правда, в каком-то ином,

московском виде. Я сначала стойко держусь за свой

принципиальный провинциализм, потом медленно начи­

наю сдавать. Вот и первая общая поездка к Вячеславу

Иванову 8. Еду в боевом настроении. В конце концов все

скажу, объявлю, что я враг, и все тут.

У него на Смоленском 9 все тише и мельче, чем было

на Башне, он сам изменился. Лунное не так заметно, а

немецкий профессор стал виднее. Не так сияющ ореол во­

лос, а медвежьи глазки будто острее. Народу, как всегда,

много. Толкуют о Григории Нисском, о Пикассо, еще о

чем-то. Я чувствую потребность борьбы.

Иванов любопытен почти по-женски. Он заинтересо­

ван, отчего я пропадала, отчего и сейчас я настороже. Ве­

дет к себе в кабинет. Бой начинается. Я не скрываю, на­

оборот, сама первая начинаю. О пустословии, о предании

самого главного, о пустой жизни. О том, что я с землей,

с простыми русскими людьми, с русским народом, что я

отвергаю их культуру, что они оторваны, что народу нет

дела до их изысканных и неживых душ, даже о том, что

они ответят за гибель Блока.

Вячеслав Иванов очень внимателен. Он все понимает,

он со всем соглашается. Более того, я чувствую в его

тоне попытку отпустить, благословить на этот путь. Но

ни отпуска не прошу, ни благословения не хочу. Разговор

обрывается.

Вскоре опять, 26 ноября, мы вместе с Толстыми у

В. Иванова на Смоленском.