– Так же.

– Рекомендую удвоить суточный рацион, особенно мясо. Вам нельзя худеть, тем более настолько резко...

– Испытываете ли затруднения при передвижении?

– Да. Задыхаюсь, если долго хожу.

– Как вы спите? Кошмары не мучают?

– Повернитесь мне нужно пальпировать живот...

– ...не очень хорошие результаты, леди...

– ...больше витаминов.

– ...давно проводили ночь с мужчиной?

– ...как... Сколько... Когда...

Вопросы, просьбы, комментарии сыпались и сыпались, как снег зимой, или же как дождевые капли в ливень. Я послушно отвечала, поворачивалась, нагибалась, напрягала-расслабляла мышцы, задерживала дыхание... В затылке прочно поселилась тупая ноющая боль, отдающая в шею и, что самое противное, в челюсть, заставляя меня сходить с ума от ноющих зубов.

Я ненавижу лекарей и врачей, с самого детства. Ирония, и еще какая, но мне приходится взаимодействовать с ними постоянно, если я хочу протянуть еще хоть сколько-нибудь и ощущать себя при этом более-менее живой. Меня быстро приучили отвечать на вопросы прямо и предельно честно, еще быстрее - исполнять все "рекомендации" и предписания, больше походящие порой на приказы. Однако же, все это отнюдь не примирило меня с моей ненавистью и не сделало ее хоть сколько-то слабее, даже наоборот.

Но куда деваться? Я не могу не выполнить свой долг, иначе просто незачем жить.

– Соль-арэо, мы думаем, что ментакристалл стоит извлечь немедля. Похоже, ваше тело его отторгает. Так же мы перельем вам кровь, введем необходимые витамины и минералы. Но вам нужно остаться тут до завтрашнего полудня, это как минимум.

Я обреченно прикрыла глаза.

– Хорошо. Свяжитесь с Арастой и Омаэлем, предупредите их. Пусть сделают так, чтобы меня никто не беспокоил.

– Как скажете, соль-арэо. Операционную уже готовят...

– Хорошо.

Я устала. Правда. Я так смертельно устала...

В себя меня привело чье-то присутствие. Наркотический дурман, обеспечивший мне спокойный беспробудный сон и отсутствие боли при операции, отступал медленно и неохотно, но я настолько привыкла спать одна, что ощущение другого существа в одной со мной комнате изгнало даже его.

Темноту разбавляли только едва заметные фосфоресцирующие ленты на стенах, призванные не столько освещать, сколько обозначать поверхности, столкновение с которыми крайне нежелательно. Я лежала на койке, опутанная проводами как паутиной, и пыталась разглядеть того, кто нарушил мой покой. Это не удавалось до тех пор, пока не вернулись ощущения, и я не сообразила, что к моей руке, безвольно вытянувшейся вдоль тела, не прижимается чей-то лоб, такой горячий, словно это не человеческая кожа, а нагретый в плавильне камень.

Повернуть голову стоило неимоверных, невероятных усилий, но я смогла. И тогда увидела его.

Большая фигура укутанная в белый лекарский халат стояла у кровати неподвижно, на коленях, кончиками пальцев бережно касаясь укрытого одеялом бедра, и уткнувшись лицом в мою вялую руку там, где из нее ничего не торчало: ни капельницы, ни прочие приборы.

Халат на нем был таким белым, что почти светился в полумраке, и его оттеняли рассыпанные по плечам и спине темные волосы, не ловившие отблесков света, а словно бы наоборот, вбиравших их в себя, поглощавших бархатной непроглядной чернотой.

Дарсан. Айон. Мой консорт, моя воплотившаяся ненависть, мое проклятие...

Мама однажды сказала мне, что никогда не видела, чтобы мужчина любил ТАК. У нее самой было три консорта, любивших ее нежно и страстно, у нее были мы, дети, все от них. Они не делили нас на родных и чужих, хотя кто чей вопроса никогда не вставало: я одна пошла в мать, а братья, все трое, удались копиями отцов. И когда она, моя мама, правящая соль-арэо, в некоем неясном помутнении рассудка призналась, что завидует мне, вынужденной раз в двенадцать восходов отдавать себя в объятия ненавистного мужчины - я рассмеялась. Смеялась искренне, долго и несколько истерично, но не поверила. Такому не завидуют.

Потом начала замечать, что как бы она не ругала моего консорта, сколько бы на него не злилась из-за возмутительных выходок, всегда, всегда давала ему шанс. Шанс выкрутиться из интриги, шанс лишний раз меня увидеть, шанс вытребовать дополнительную ночь... Она ему благоволит несмотря ни на что, и не хочет в этом признаваться.

Почему я вспомнила об этом именно сейчас?

Потому что именно здесь, в послеоперационной палате целительского крыла, здесь, ночью и в темноте, мне впервые пришла в голову крамольная мысль... А была ли бы она столь против, роди я ребенка от него?

Пришла, и тут же была с позором изгнана: еще не хватало. От союзов с соль-терро нечасто рождаются здоровые и нормальные дети, все больше всякие мутанты. У меня же нет возможности рисковать и экспериментировать. И так возможно придется прерывать беременность, а может и не одну, если плод будет мужского пола. Это мерзко, страшно, и... И еще целых десять страниц таких "и", но если выбора нет, мне проще с этим смириться. Сразу и до конца.

Дарсан не шевелился, даже, кажется, не дышал. В такой полнейшей тишине слышен любой шорох, но все по-прежнему тихо. Даже странно.