У крепостной стены выстроилась рота солдат, и губернатор де Фловиль, за спиной которого прятался полицейский прево Амбруаз Льебо, приказал Лагардеру отдать шпагу.

А тот, сжав кулаки, взглянул на знатного вельможу с гор­достью и дерзостной отвагой.

– Нет, сударь! – вскричал он. – Никогда! Никогда! На этой шпаге, обагренной кровью, вы можете прочесть имя Филиппа Орлеанского, регента Франции… Это оружие я могу вручить только ему… или королю!

Расставив ноги и подбоченившись, он сунул клинок под са­мый нос губернатору.

– Читайте, сударь! – произнес он гневно. – Читайте же!

Это было неслыханной наглостью… но шевалье был так прекрасен в своей ярости, что де Фловиль невольно поклонился и не стал более настаивать.

– И я требую, – добавил Лагардер, – чтобы мне отво­рили ворота. Никто не имеет права покушаться на мою свобо­ду!

Губернатор Бельне де Фловиль был, несомненно, благород­ным человеком, однако его отличало редкостное упрямство. Ес­ли он считал, что долг повелевает ему идти направо, он шел в эту сторону, даже если рисковал сломать себе шею, не слушая ни уговоров, ни увещеваний. Только король своим приказом мог бы заставить его отступить.

А в данном случае он и исполнял распоряжение правителя Франции. Филипп де Гонзага, лучший и ближайший друг Фи­липпа Орлеанского, о чем было известно всему королевству, передал ему приказ регента арестовать приговоренного к смерт­ной казни, который именовал себя шевалье де Лагардером… Не подлежало сомнению, что приказ этот надо было исполнять, невзирая ни на что и ни на кого.

– Сударь, – ответил господин де Фловиль, – я был бы счастлив пойти навстречу вашему желанию. Но если вы и в са­мом деле шевалье Анри де Лагардер, то я не сомневаюсь, зная вашу репутацию, что вы сумеете проявить великодушие и про­стите мне обиду, которую я невольно нанес вам… Докажите же мне это, и тогда вы можете рассчитывать на меня во всем.

– У меня нет доказательств, – ответил Анри, – но вы первый человек, кому оказалось недостаточно моего слова…

– Повторяю вам, я бы не усомнился в этом, если бы не полученные мною сведения и, можно сказать, распоряжения, в силу которых я вынужден предположить, что вы вовсе не шевалье де Лагардер, а приговоренный к смерти преступник, кое­го я должен препроводить на эшафот.

У Лагардера бессильно опустились руки. Более всего удру­чала его даже не гнусность обвинения, а связанные с этим не­избежные объяснения и невозможность продолжать преследование.

– О, Гонзага! – прошептал он. – За это ты тоже мне заплатишь, и счет этот будет кровавым!

Затем он гордо выпрямился и взглянул губернатору прямо в глаза.

– Да, сударь, – произнес он, – в ваших словах есть толика истины: еще вчера я был преступником, приговоренным к смерти! И я не скрывал этого от господина прево… вчера я шел на эшафот, и мой враг Филипп Мантуанский, принц Гонзага – тот самый, от кого вы получили сведения и распоряже­ния, – уже готов был поставить ногу на мой труп! Но порой от губ до кубка дальше, чем кажется… и когда человеком ру­ководит право и честь, когда живет он во имя справедливой мести, то весь мир покоряется ему! Еще вчера шевалье де Лагардер был обречен сложить голову на плахе… но на пути к ней оказался монсеньор регент! И Филипп Орлеанский дал осужденному собственную шпагу со словами: «Рази! Отдаю те­бе голову твоего врага!» – Голос Анри звенел от гнева, а гла­за метали молнии. Он воскликнул: – Это голова принца Гонзага! Регент изгнал и осудил его, поручив мне свершить возмездие, когда я заставлю преступника вернуть похищенное у меня… Как видите, сударь, мне тоже даны распоряжения, и перед ними вы должны склониться, ибо они исходят от главы государства!

– Так покажите мне их, сделайте милость! – прервал его губернатор. – Бумаги принца Гонзага находятся в полном по­рядке и подписаны господином д'Аржансоном [26] … Извольте предъявить ваши!

– Вот они! – сказал Лагардер, прижав руку к сердцу. – Это мои распоряжения! А вот мои бумаги, – добавил он, вновь поднимая шпагу. – Лагардера ничто не может задер­жать, он пройдет повсюду даже со связанными руками, как сделал это вчера… даже если перед ним закроют ворота и окружат вооруженными солдатами, как это только что сде­лали вы… И вам, сударь, лучше было бы арестовать того, чьим приказам вы подчиняетесь, нежели угрожать арестом мне… Если Господь вразумил вас, то вы не рисковали бы потерять должность, а может быть, и попасть в Басти­лию!

Де Фловиль нахмурился. Достоинство его было задето.

– Я готов был поверить вам, сударь, – произнес он хо­лодно, – но вы напрасно тщитесь запугать меня. Это вам не поможет, предупреждаю вас!

– У меня и в мыслях не было запугивать вас. Если бы я хотел нагнать страху, господин губернатор, то сказал бы вам так: через двадцать четыре часа, что бы вы ни делали и в какую бы темницу меня ни бросили, меня не будет в вашем горо­де, невзирая на ваших гвардейцев, ваши засовы и бандитов, на­нятых, чтобы убить меня…

Губернатор вздрогнул. На сей раз речь шла уже не о до­стоинстве, но о чести дворянина.

– Бандиты? – пробормотал он. – Наемные убийцы? Не понимаю вас…

Анри, обернувшись, показал на распростертые тела и спро­сил:

– Кем же посланы эти люди?

Губернатор де Фловиль, побледнев, склонился над мертвыми, а затем с отвращением произнес:

– Сударь, клянусь вам, я не знаю, кто эти бандиты… и кто направил их шпаги против вас.

– Кто? Гонзага! Убийца, проклятый самим Богом! Не в первый и не в последний раз нанимает он убийц… но скоро этому придет конец!